Философия права

Гегель Георг Вильгельм Фридрих

Отдел третий.

ГОСУДАРСТВО

§ 257

Государство есть действительность нравственной идеи, – нравственный дух как явная, самой себе ясная, субстанциальная воля, которая мыслит и знает себя и выполняет то, что она знает и поскольку она это знает. В нравах она имеет свое непосредственное существование, а в самосознании единичного человека, в его знании и деятельности – свое опосредствованное существование, равно как и самосознание единичного человека благодаря умонастроению имеет в нем, как в своей сущности, цели и продукте своей деятельности, свою субстанциальную свободу.

Примечание. Пенаты суть внутренние, низшие боги, народный же дух (Афина) есть знающее и волящее себя божественное; благоговейная родственная любовь есть чувство и вращающаяся в области чувства нравственность, политическая же добродетель есть воление в себе и для себя сущей, мыслимой цели.

§ 258

Государство как действительность субстанциальной воли, которой (действительностью) оно обладает в возведенном в свою всеобщность особенном самосознании, есть в себе и для себя разумное. Это субстанциальное единство есть абсолютная, неподвижная самоцель, в которой свобода достигает наивысшего, подобающего ей права, так же как эта самоцель обладает наивысшей правотой в отношении единичного человека, наивысшей обязанностью которого является быть членом государства.

Примечание. Если смешивают государство с гражданским обществом и полагают его назначение в обеспечении и защите собственности и личной свободы, то признают интерес единичных людей как таковых той окончательной целью, для которой они соединены, и из этого вытекает также, что мы можем по произволу быть или не быть членами государства. – Но государство на самом деле находится _{264}в совершенно другом отношении к индивидууму; так как оно есть объективный дух, то сам индивидуум лишь постольку объективен, истинен и нравственен, поскольку он есть член государства. Объединение как таковое само есть истинное содержание и цель, и индивидуумы предназначены вести всеобщий образ жизни; их дальнейшее, особенное удовлетворение, особенная деятельность, особенный характер поведения имеют своим исходным пунктом и результатом это субстанциальное и обладающее всеобщей силой. – Разумность, рассматриваемая абстрактно,

состоит вообще во взаимопроникающем единстве всеобщности и единичности, а здесь, где она рассматривается конкретно, по своему содержанию, она состоит в единстве объективной свободы, т.е. всеобщей субстанциальной воли, и субъективной свободы, как индивидуального знания и ищущей своих особенных целей воли, и поэтому она по форме состоит в действовании, определяющем себя согласно мыслимым, т.е. всеобщим законам и основоположениям. – Эта идея есть в себе и для себя вечное и необходимое бытие духа. – А вопрос о том, каково есть или было историческое происхождение государства вообще или, вернее, каждого особого государства, его прав и определений, возникло ли оно первоначально из патриархальных отношений, из страха или доверия, из корпорации и т.д., и как понималось сознанием и укреплялось в нем то, на чем основаны такие права, как божественное ли или как положительное право или как договор, обычай и т.д., – этот вопрос не имеет отношения к идее государства, а в качестве явления этот способ возникновения государства представляет собою для научного познания, о котором здесь единственно идет речь, историческую проблему; что же касается авторитета действительного государства, то поскольку научное познание входит в объяснение оснований такого авторитета, последние заимствуются из форм права, имеющего силу в данном государстве. – Философское рассмотрение должно заниматься лишь внутренней стороной всего этого, мыслимым понятием. В отношении нахождения этого понятия Руссо имеет ту заслугу, что он выставил в качестве принципа государства нечто, представляющее собою мысль не только со стороны своей формы (например, влечение к общению, божественный авторитет), но и со стороны своего содержания, и притом, нечто, представляющее собою не только мысль, но и само мышление, а именно – волю. Но он понимал эту волю лишь в виде определенной формы единичной воли (как это потом делал также и Фихте), а всеобщую волю понимал не как в себе и для себя разумное в воле, а лишь как общее, возникающее из этой единичной воли _{265}как сознательной; таким образом, соединение единичных людей в государстве превращается у него в договор, который, следовательно, имеет своим основанием их произвол, мнение и добровольное, определенно выраженное согласие, а из этого вытекают дальнейшие лишь рассудочные выводы, разрушающие в себе и для себя сущее божественное, – его абсолютный авторитет и величие. Поэтому, когда перечисленные абстракции сделались решающей силой, стали руководить государственной властью, она, правда, с одной стороны, явила нам первое со времени существования человеческого рода поразительное зрелище – ниспровержение всего существующего и данного для того, чтобы создать строй великого, действительно существующего государства совсем сначала и из мысли, стремясь класть в основание этого строя лишь мнимо разумное; но так как, с другой стороны, это были только лишенные идеи абстракции, то они привели к ужаснейшим и вопиющим событиям. – В противовес принципу единичной воли следует напомнить основное понятие, заключающееся в том, что объективная воля, познается ли она или не познается единичным человеком, волима ли она или не волима его произволом, есть в себе, в своем понятии разумное, – следует напомнить, что противоположный ей принцип, субъективность свободы, знание и воление, которые одни лишь фиксируются в вышеуказанном принципе Руссо, содержат в себе только один и потому односторонний момент идеи разумной воли, ибо разумная воля имеется только благодаря тому, что она есть столь же в себе, сколь и для себя. – Другую противоположность мысли о постижении государства в познании как некоего самого по себе разумного, представляет собою направление, принимающее внешности явления, случайности нужды, потребности в защите, силы, богатства и т.д. не за моменты исторического развития, а за субстанцию государства. Здесь тоже единичность индивидуумов составляет принцип познания; однако здесь принципом познания является даже не мысль этой единичности, а, напротив, эмпирические единичности со стороны их случайных свойств, силы и слабости, богатства и бедности и т.д. Такой взгляд, совершенно упускающий из виду в себе и для себя разумное и бесконечное в государстве и изгоняющий мысль из понимания его внутренней природы, нигде в других произведениях не выступал в таком чистом виде, как в «Restauration der Staatswissenschaften» г. фон Галлера, – в чистом виде, говорю, я, ибо во всех попытках понять сущность государства, как бы их принципы ни были односторонни или поверхностны, само это намерение постичь государство приводит к мыслям, к всеобщим опреде_{266}лениям; здесь же не только сознательно отказываются от разумного содержания, которое представляет собою государство, и от формы мысли, но еще и нападают со страстной запальчивостью как на одно, так и на другое. Частью того широкого влияния, которым, как уверяет г. фон Галлер, пользуются его основоположения, это «Восстановление» обязано, конечно, тому, что он сумел в своем изложении покончить со всякой мыслью, и, таким образом, ему удалось всю книгу сделать законченно лишенной мысли, ибо, таким образом, избегается путаница и затруднения, ослабляющие впечатление от изложения, в котором к случайному примешивается напоминание о субстанциальном, к чисто эмпирическому и внешнему – воспоминание о всеобщем и разумном, и, таким образом, в сфере скудного и бессодержательного напоминается о высшем, бесконечном. – Это изложение поэтому также и последовательно, ибо, если за сущность государства принимается вместо субстанциального сфера случайного, то последовательность при таком содержании именно и состоит в полной непоследовательности безмыслия, которое скользит без оглядки и чувствует себя одинаково хорошо также и в противоположном тому, что оно только что одобрило [9] ._{267}

9

Названная книга, благодаря указанному ее характеру, представляет собою нечто оригинальное. Неудовольствие автора могло бы само по себе иметь в себе нечто благородное, так как оно возгорелось из-за вышеупомянутых, исходящих преимущественно от Руссо, ложных теорий и главным образом из-за попытки их реализации. Но, чтобы спастись, господин фон Галлер бросился в противоположную крайность, которая представляет собою полнейшее отсутствие мысли и при которой поэтому не может быть речи о содержании, – он, именно, вдался в ожесточеннейшую ненависть ко всем законам, всякому законодательству, ко всем формально и юридически определенным правам. Ненависть к закону, к законно определенному праву есть тот признак, по которому открываются нам и безошибочно познаются нами в их настоящем виде фанатизм, слабомыслие и лицемерие добрых намерений, в какие бы одежды они ни рядились. – Такого рода оригинальность, как фон галлеровская, всегда представляет собою замечательное явление, и для тех из моих читателей, которые еще не знают его книги, я хочу привести из нее несколько образчиков. Сначала г. фон Галлер (стр. 342 и сл., I т.) устанавливает свой главный принцип, гласящий, «что именно подобно тому, как в царстве неодушевленной природы более крупное вытесняет более мелкое, более сильное – более слабое и т.д., так и среди животных, а затем также и среди людей повторяется тот же закон в более благородных» (а часто, пожалуй, и в менее благородных?) «формах» – и «что, следовательно, таково вечное неизменное божие установление, что более сильный господствует, необходимо должен господствовать и всегда будет господствовать»; – уже из этого и из следующего затем рассуждения видно, в каком смысле понимается здесь сила; это – не сила справедливого и нравственного, а случайная природная сила. – Затем, он в таком смысле приводит доказательства своего основного принципа и между дру_{267}гими доводами он приводит также и тот (стр. 365 и сл.), что природа с удивительной мудростью так устроила, что как раз чувство собственного превосходства непреодолимо облагораживает характер и благоприятствует развитию именно тех добродетелей, которые наиболее необходимы для пользы подчиненных. Он спрашивает с большой дозой школьной риторики: «сильные ли или слабые больше злоупотребляют в области науки своим авторитетом и внушаемым ими доверием, пользуясь им для достижения низких своекорыстных целей и во вред доверчивым людям; мастера ли науки среди законоведов являются крючкотворцами, обманывающими надежды доверчивых клиентов, делающими белое черным и черное белым, злоупотребляющими законами, превращая их в орудие несправедливости, доводящими нуждающихся в их защите до нищенской сумы и раздирающими их, как голодные коршуны раздирают невинную овечку?» и т.д. Здесь г. фон Галлер забывает, что он прибегает к такой риторике именно для защиты того положения, что господство более сильных есть вечное установление господа бога, – установление, сообразно которому коршун раздирает невинную овечку, что, следовательно, более сильные благодаря знанию закона поступают совершенно правильно, разоряя и грабя более слабых, нуждающихся в их покровительстве. Но было бы слишком много требовать от автора, чтобы он свел воедино две мысли там, где нет ни одной. – Что г. фон Галлер является врагом законоуложений – это само собой понятно; гражданские законы, согласно ему, частью «ненужны, так как они само собою понятны из естественного закона», – много было бы сбережено лишнего труда, потраченного со времени основания государств на законодательствование и на составление законоуложений, трудов, которые вдобавок были затем потрачены на изучение права, изложенного в законах, если бы искони успокаивались на основательной мысли, что все это само собою понятно, – «а, с другой стороны, законы, собственно говоря, даются не частным лицам, а низшим судьям в качестве инструкций, дабы сделать им известной волю высшего судьи. Суд ведь и помимо этого (см. I т., стр. 297; 1 ч. стр. 254 и все другие места книги) не есть обязанность государства, а благодеяние, именно помощь, оказываемая более сильными, и представляет собою лишь нечто добавочное. Среди средств для обеспечения права он не наиболее совершенный, а представляет собою, наоборот, средство ненадежное и сомнительное; наши ученые правоведы нам оставляют это единственное средство и лишают нас трех остальных средств, как раз тех средств, которые наиболее быстро и надежно ведут к цели и которые, помимо первого, милостивая природа дала человеку для обеспечения его правовой природы». И этими тремя средствами являются (что бы вы думали?): 1) Самостоятельное исполнение и насаждение естественного закона; 2) противодействие несправедливости; 3) бегство там, где уже нельзя найти никакой помощи (как немилостивы однако ученые законоведы по сравнению с милостивой природой!). «Естественный же божественный закон, который (т. I, стр. 292) всеблагая природа дала каждому, заключается в следующем: почитай в каждом равного тебе (согласно принципу автора, закон должен был бы гласить: почитай того, который не равен тебе, а является более сильным); не наноси оскорбления никому, не оскорбившему тебя; не требуй ничего такого, чего он не был бы обязан сделать (но что же именно он обязан сделать?), и еще больше: люби твоего ближнего и _{268}приноси ему пользу, где только ты можешь». Насаждение этого закона в сердцах должно быть тем, что делает излишним законодательство и государственное устройство. Было бы любопытно знать, как г. фон Галлер объясняет себе тот факт, что, несмотря на внушение этого закона, на свете все же возникли законодательства и государственные устройства. – В III т., стр. 362 и сл. г. автор дошел до «так называемых национальных свобод», т.е. до юридических и конституционных законов народов; каждое определенное законом право называлось в этом великом смысле свободой; он говорит об этих законах, между прочим, «что их со держание обыкновенно очень незначительно, хотя в книгах придают большое значение такого рода документальным

свободам». Когда же из дальнейшего чтения мы видим, что автор говорит здесь о национальных свободах немецких имперских сословий, о charta magna английского народа, «которую однако мало читают и, благодаря устарелым выражениям, еще меньше понимают», о bill of rights и т.д., о свободах венгерского народа, то мы приходим в изумление, когда слышим, что эти почитаемые столь важными народные достояния представляют собою нечто незначительное, и что у этих народов их законам, соучаствовавшим и каждодневно и каждочасно соучаствующим во всякой паре одежды, которую носят отдельные лица, в каждом куске хлеба, который они съедают, – что этим законам придается значение лишь в книгах. – Укажем еще на то, что особенно плохо г. фон Галлер отзывается о прусском всеобщем уложении (I т., стр. 185 и сл.), потому что нефилософские заблуждения (хорошо уже то, что этими заблуждениями, по крайней мере, является не кантовская философия, против которой г. фон Галлер наиболее ожесточен) оказали свое невероятное влияние и главным образом, между прочим, потому, что в этом уложении говорится о государстве, государственном имуществе, цели государства, о главе государства, об обязанностях главы государства, о слугах государства и т.д. Более всего не нравится г. фон Галлеру «право облагать налогами частное имущество граждан, их промыслы, продукты или потребление с целью удовлетворения государственных потребностей, ибо как сам прусский король, так и прусские граждане ничем не владеют как собственностью; прусский король ничем не владеет потому, что король уже не имеет ничего собственного, так как государственное имущество квалифицируется не как частная собственность, а как государственное имущество; равным образом и прусские граждане не обладают как собственностью ни своим телом, ни своим состоянием, и все под_{269}данные являются юридически крепостными, ибо – они не имеют права уклоняться от служения государству».

Читая все эти невероятные нелепости, мы могли бы находить необычайно комичной ту чувствительность, с которой г. фон Галлер описывает невыразимое удовольствие, доставленное ему его открытиями (I т., предисловие). «Такую радость может чувствовать лишь любящий истину, когда он после честного исследования получает уверенность, что он как бы (да, как бы!) угадал изречение природы, само слово божие (слово божие, наоборот, весьма ясно различает между божественными откровениями и изречениями природы и природного человека); как он от одного лишь восхищения готов был пасть на колени; поток радостных слез потек из его глаз, и с тех пор в нем зародилась живая религиозность». – Г. фон Галлера религиозность должна была бы скорее побудить оплакивать это как тягчайшую кару божию, ибо отдаление от мышления и разумности, от почитания закона и от познания бесконечной важности, божественности того обстоятельства, что обязанности государства и права граждан определяются законом, – отдаление от этого до такой степени, что слово божие подменяется абсурдом, есть жесточайшее несчастие, какое только может постигнуть человека.

Прибавление. Государство само по себе есть нравственное целое, осуществление свободы, осуществление же свободы есть абсолютная _{268}цель разума. Государство есть дух, стоящий в мире и реализующийся в нем сознательно, между тем как в природе он получает действительность лишь как иной, чем он, как спящий дух. Лишь как наличный в сознании, знающий сам себя в качестве существующего предмета, дух есть государство. В свободе должно исходить не из единичности, из единичного сознания, а лишь из сущности самосознания, ибо эта сущность, безразлично, знает ли об этом человек или нет, реализуется как самостоятельная сила, в которой единичные индивидуумы суть лишь моменты. Существование государства, это – шествие бога в мире; его основанием служит сила разума, осуществляющего себя как волю. При мысли о государстве нужно иметь в виду не осо_{269}бенные государства, особенные учреждения, а скорее идею самое по себе, этого действительного бога. Каждое государство, хотя бы мы, руководствуясь нашими принципами, и объявляли его плохим, хотя бы мы и познали в нем тот или другой недостаток, все же, если оно только принадлежит к числу развитых государств нашего времени, обладает в себе существенными моментами своего существования. Но так как легче открывать наличность недостатков, чем постигнуть положительное, то легко впадают в ошибку и из-за отдельных сторон забывают о самом внутреннем организме государства. Государство не есть произведение искусства; оно находится в мире, следовательно, в сфере произвола, случайности и заблуждения; дурное отношение может его обезобразить со многих сторон. Но безобразнейший человек, преступники, больные и калеки суть все же еще живые люди: утвердительное, жизнь, существует несмотря на недостаток, а это утвердительное нас здесь и занимает.

§ 259

Идея государства обладает: а) непосредственной действительностью и есть индивидуальное государство, как соотносящийся с собою организм, государственный строй или внутреннее государственное право.

b) Она переходит в отношение отдельных государств к другим государствам, – она есть внешнее государственное право.

c) Она есть всеобщая идея как род и абсолютная сила, противополагающая себя отдельными государствам, дух, который сообщает себе в процессе всемирной истории свою действительность._{270}

Прибавление. Государство как действительное есть по существу индивидуальное государство, а затем, еще и особенное государство. Следует различать между индивидуальностью и особенностью: индивидуальность есть момент идеи самого государства, между тем как особенность принадлежит истории. Государства как таковые независимы друг от друга, и отношение между ними может быть лишь внешним, так что должно быть стоящее выше их третье, которое связывало бы их друг с другом. Это третье и есть дух, который сообщает себе действительность во всемирной истории и представляет собою их абсолютного судью. Несколько государств, образовав союз, могут, правда, составлять как бы суд над другими государствами; могут образоваться такие союзы государств, как например, Священный союз, но эти союзы всегда лишь относительны и ограничены подобно вечному миру. Единственный абсолютный судья, который всегда проявляется и всегда оказывается сильнее особенного, это – в себе и для себя сущий дух, который выступает во всемирной истории как всеобщее и как действующий род.

А. Внутреннее государственное право

§ 260

Государство есть действительность конкретной свободы; но конкретная свобода состоит в том, что личная единичность и ее особенные интересы получают свое полное развитие, пользуются признанием своего права самого по себе (в системе семьи и в гражданском обществе) и в то же время частью переходят через себя самих в интерес всеобщего, частью сознательно и добровольно признают его, признают его именно как свой собственный субстанциальный дух и действуют для него, как для своей окончательной цели, так что ни всеобщее не имеет силы и не выполняется без особенного интереса, знания и воли, ни индивидуумы не живут исключительно лишь для особенного интереса в качестве частных лиц, а их воля вместе с тем действует во всеобщем и для всеобщего сознательно для последней цели. Необычайная сила и глубина современного государства состоит в том, что оно дает принципу субъективности сполна развиться в самостоятельную крайность личной особенности и вместе с тем возвращает его обратно в субстанциальное единство и, таким образом, в нем же самом сохраняет последнее.

Прибавление. Идея государства нового времени отличается той своеобразной чертой, что государство есть осуществление свободы _{271}не согласно субъективному капризу, а согласно понятию воли, т.е. согласно ее всеобщности и божественности. Неполные государства суть те, в которых идея государства еще закутана и где его особенные определения еще не достигли свободной самостоятельности. Мы, правда, находим всеобщность уже в государствах классической древности, однако частность еще не была в них развязана, освобождена и не была сведена к всеобщности, т.е. к всеобщей цели целого. Сущность нового государства состоит в том, что всеобщее связано с полной свободой особенности и с благоденствием индивидуумов, что, следовательно, интерес семьи и гражданского общества должен концентрировать себя и возвратиться к государству, но вместе с тем всеобщность цели не может двигаться вперед без собственного знания и воления особенности, которая должна сохранить свое право. Всеобщее, следовательно, должно деятельно осуществляться, но вместе с тем субъективность, с другой стороны, должна развиваться цельно и живо. Лишь благодаря тому, что оба момента существуют во всей своей силе, мы имеем право рассматривать государство как расчлененное и подлинно организованное целое.

§ 261

В отношении сфер частного права и частного блага, семьи и гражданского общества государство есть, с одной стороны, внешняя необходимость и их высшая власть, природе которой подчинены и от которой зависят их законы, равно как и их интересы; но, с другой стороны, оно есть их имманентная цель, и его сила заключается в единстве его всеобщей окончательной цели и особого интереса индивидуумов, в том, что они постольку имеют обязанности по отношению к нему, поскольку они вместе с тем обладают правами (§ 155).

Примечание. Выше уже было замечено (§ 3 примечание), что мысль о зависимости также и частноправовых законов от определенного характера государства, и философский взгляд, что часть следует рассматривать только в ее отношении к целому, были преимущественно выдвинуты, а также и подробно развиты Монтескье в его знаменитом сочинении «Дух законов». Так как обязанность есть прежде всего мое поведение в отношении чего-то для меня субстанциального, в себе и для себя всеобщего, право же, напротив, есть вообще наличное бытие этого субстанциального, есть, следовательно, аспект его особенности и моей особенной свободы, то эти два момента оказываются распределенными на формальных ступенях между различными сторонами или лицами. Государство как нравственное, как взаимное _{272}проникновение субстанциального и особенного, означает также, что мое обязательство по отношению к субстанциальному есть вместе с тем и наличное бытие моей особенной свободы, т.е. что в нем обязанность и право соединены в одном и том же отношении. Но, далее, так как в государстве различные моменты достигают вместе с тем своей своеобразной формы и реальности, так как, следовательно, снова выступает различие между правом и обязанностью, то, будучи в себе, т.е. формально тожественными, они вместе с тем по своему содержанию различны. В частноправовом и моральном недостает действительной необходимости отношения и, следовательно, имеется налицо лишь абстрактная одинаковость содержания; то, что в этих абстрактных сферах есть право для одного, есть также право и для другого, и то, что есть обязанность одного, есть также и обязанность для другого. Вышеуказанное абсолютное тожество обязанности и права имеет место лишь как такое же тожество содержания, в том определении, что само это содержание есть совершенно всеобщее содержание, а именно, единый принцип обязанности и права, личная свобода человека. Рабы не имеют поэтому обязанностей, так как они не обладают правами, и наоборот (мы здесь не говорим о религиозных обязанностях). – Но в конкретной, развивающейся внутри себя идее ее моменты отличаются друг от друга, и их определенность делается вместе с тем различным содержанием: в семье содержание прав сына по отношению к отцу не то же самое, что содержание его обязанностей по отношению к последнему, содержание прав гражданина по отношению к государю и правительству не то же самое, что содержание его обязанностей по отношению к ним. – Вышеуказанное понятие объединения обязанности и права представляет собою одно из важнейших определений, и в нем заключается внутренняя сила государств. – Абстрактный аспект обязанности застревает в той односторонности, что проглядывает и изгоняет особенный интерес как несущественный и даже недостойный момент. Конкретное рассмотрение, идея, показывает, что момент особенности столь же существенен, и тем самым показывает, что его удовлетворение безусловно необходимо. Индивидуум должен при исполнении им своей обязанности каким-то образом находить свой собственный интерес, свое удовлетворение или пользу, и из его положения в государстве должно возникнуть для него некое право, благодаря которому всеобщее дело становится его собственным, особенным делом. Поистине, особый интерес не должен быть отстранен и тем паче не должен быть подавлен, а должен быть приведен в согласие со всеобщим, благодаря _{273}чему сохраняется и он сам, и всеобщее. Индивидуум, являющийся подданным по своим обязанностям, находит в качестве гражданина в их исполнении защиту своей личности и своей собственности, внимание к его особенному благу и удовлетворение его субстанциальной сущности, гордое сознание, что он член этого целого, и в этом исполнении обязанностей, как работы на пользу государства, последнее находит основу своего существования и прочности. С абстрактной же стороны всеобщее было бы заинтересовано лишь в том, чтобы его дела, работы, которых оно требует, выполнялись как обязанности.