Философия скуки
Шрифт:
«Я не знаю лучшего определения этому чувству, чем психическое оледенение — оледенение, которое сковывает душу».
Скуку порой описывают как бесчувственность и пустоту — внутреннюю и внешнюю, присущую индивиду и окружающему миру. Фрейд утверждал, что
«в состоянии печали весь мир становится убогим и пустым, а меланхолия вызывает ощущение только собственного несчастья».
Адам Филлипс в одном из комментариев как бы варьирует эту цитату:
«В чувстве скуки, следует добавить, участвуют две стороны»
.
Невозможно утверждать, что кто-то испытывает ощущение
Фернандо Пессоа описывает скуку так:
Ощущение тоски, охватившей нас, похоже на подъемный мост над защитным рвом вокруг дворца наших душ, словно нет никакой связи между дворцом и землей, и единственное, что нам остается, — это издалека созерцать и то и другое, но не приближаться ни к тому ни к другому. Мы изолированы от самих себя, но этот мост разделяет нас самих, словно канава со сточной водой, которая окружает наше чувство потери ориентации.
Достоевский считал, что скука — это «животное неописуемое страдание». При всей кажущейся расплывчатости это на самом деле очень точное определение. Скука так или иначе не поддается определению, потому что ей не хватает позитивизма, который характеризует большинство других феноменов. По сути дела, ее можно определить как отсутствие чего-то, как отсутствие персонального смысла. И если мы обратимся к хайдеггеровскому анализу скуки, то поймем, что эта потеря смысла человеческого бытия имеет аналогии с чисто животным существованием.
Скука и новое
Мартин Дольманн утверждает, что скука — это состояние эмоциональной ущербности. Такая характеристика относится прежде всего к ситуативной скуке, когда что-то специфическое или отсутствие чего-либо специфического приводит в состояние уныния. Что ж, в таком случае следует уточнить, что причиной скуки могут стать и переизбыток, и недостаток эмоций. Экзистенциальная скука, напротив, может возникнуть на почве скудости опыта.
Проблема заключается в том, что мы пытаемся преодолеть эту скуку бесконечной погоней за новыми, более сильными ощущениями, вместо того, чтобы со временем приобрести опыт. Выходит, мы полагаем, что мы должны самоутвердиться, не ведая скуки, словно мы справимся с этим чувством, заполняя свое существование некими импульсами. Когда человек с головой окунается в нечто новое, появляется надежда, что это придаст индивидуализирующую функцию и окрасит жизнь персональным смыслом. Но все новое быстро устаревает, и надежда обрести персональный смысл никогда не сбывается, а если и сбывается, то, как правило, лишь частично. Новое очень скоро становится рутиной. А потом становится ясно, что
«тоска всегда та же самая, что из-за тоски все просто невыносимо, поскольку существуют лишь псевдоразличия между объектами и мыслями»
, как писал Пессоа. В песне «Естественная жизнь тинейджеров» Дэвида Боуи есть строка:
«Все то же старье в новой упаковке»
.
Поздний модернизм обратился к моде как к принципу, а мода, как пишет Вальтер Беньямин,
«это вечное возвращение нового»
Мода — один из важнейших феноменов, и кто-нибудь из представителей современной философии еще, возможно, посвятит ей отдельное фундаментальное исследование. Мода до сих пор не стала предметом фундаментального интереса философии.
Мы живем в мире, в котором мода считается важнейшим принципом, и, следовательно, у нас появляется все больше стимулов, но мы также все более подвержены скуке; у нас больше свободы и.
Явление моды, строго говоря, нуждается не в том, чтобы быть качественным, а в том, чтобы быть новым. Слово «качество» — квалитет — происходит от латинского qualitas которое мы, конечно же, можем перевести как свойство.
Качество предмета зависит от того, какими именно свойствами он обладает, а предмет, не обладающий качествами, — предмет без идентичности, потому чтоего никак нельзя использовать. В первобытных обществах предметы были носителями постоянства и стабильности, что, впрочем, диаметрально противоположно принципу моды.
Принцип моды заключается в том, чтобы все время экспериментировать и как можно чаще создавать новые предметы и стили. Кант когда-то заметил, что лучше быть модным идиотом, чем просто идиотом, но даже модный идиот рано или поздно изменяет своим идеалам. Мода в сущности своей весьма безличностна. Поэтому она не может снабдить нас персональным смыслом, который мы так стремимся обрести.
Когда все взаимозаменяемо и одинаково ценно (то есть одинаково безразлично), подлинные предпочтения становятся невозможны. И мы в конце концов либо попадаем в зависимость от тотальных случайностей, либо впадаем в тотальный паралич действий. Здесь уместно сравнение с буридановым ослом, который погибает от голода, потому что не может выбрать один из двух аналогичных мешков с едой. Рациональные решения предполагают предпочтения, а предпочтения предполагают различия. Когда все нивелируется, то тем более важно создавать и выявлять новые различия. Главный герой романа Жориса Карла Гюисманса «Наоборот» (1884), аристократ «конца века» граф д' Эссенте, страдает от скуки и может заполнить свою жизнь смыслом, только пребывая в состоянии поиска гиперсубтильных различий и мастерски режиссируя окружающий пейзаж.
Мы можем также назвать романы Брега Истона Эллиса, где, например, разница между двумя типами минеральной воды или двумя «Les Miserable» становится важнее всего остального в жизни.
Мы различаем одну марку одежды от другой, один тип виски от другого, один тип сексуальности от другого и тд. Мы разочарованы, потому что различия нас не устраивают. К счастью или к несчастью, рекламная индустрия выступает как наш спаситель и подсказывает нам новые различия.
На самом деле единственная цель рекламы — выявить и подчеркнуть качественные различия, которых в реальности не существует. Большинство продуктов определенного типа (одежда, автомобили) почти аб-солютно одинаковы и потому не имеют качеств, то есть не имеют собственных свойств. Поэтому так важно подчеркивать качества, которые помогут нам различать один продукт от другого. Только различие важно, а не содержание, потому что путем этих различий мы надеемся восстановить свою веру в то, что мир по-прежнему наделен свойствами.
Мы становимся крупными потребителями новых предметов и новых людей, чтобы прервать монотонность и повторяемость бытия. Ролан Барт почти криптологичен в оценке скуки:
«Скука не так уж далека от наслаждения: это наслаждение, увиденное с другого берега — с берега удововольствия».
По всей вероятности, в данном случае слово «удовольствие» соответствует своему содержанию, а наслаждение можно истолковывать как преодоление «монотонности», как то, что находится вовне, как трансцендентное.