Философия в будуаре, или Безнравственные учителя (Другой перевод)
Шрифт:
ДОЛЬМАНСЕ. Чувственница! Речи твои, вкупе с раскаленным жаром твоего зада, выжимают из меня сперму, торопя ее выброс! Еще секунда – и я готов... Эжени, подогрей-ка моего удалого сверлильщика: сдави его бока, приоткрой его ягодицы, тебе уже знакомо искусство оживления угасающей похоти... Одно твое приближение заряжает энергией бурящее меня сверло... Это передается мне, удары все резче... Плутовка, ты, похоже, не отказалась бы, уступи я тебе то, что в данный момент предназначено одной моей жопе... Шевалье, ты, чувствую, несешься, закусив удила... Погоди, я тебя догоню! Дождись всех нас! О, друзья мои, изольемся же одновременно: это высшее счастье жизни!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Ах, дьявол вас раздери! Извергайтесь, когда угодно... А я больше не удержусь... я уже дошла... Убей меня Бог! Истекаю любовным соком... Милые вы мои, затапливайте меня... захлестывайте вашу блудницу... пенистыми валами вашей спермы доставайте до глубины ее пламенной души: она создана для того, чтобы впитывать их!.. Ах, к черту и Отца, и Сына, и Святого Духа! Нечеловеческое наслаждение! Еще миг – и отойду в вечность! Эжени, дай я расцелую тебя, дай я тебя съем, дай вберу в себя твою влагу – хочу восполнить
ДОЛЬМАНСЕ. Это один из сладчайших в моей жизни оргазмов. ( Указывая на Огюстена.) Славный малый – наполнил меня спермой до самых краев! Надеюсь, мадам, я тоже не остался перед вами в долгу?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Ах, и не говорите – просто наводнение.
ЭЖЕНИ. А мне ничего не досталось! ( Бросаясь в объятия своей подруги и явно резвясь.) Ты похвалилась, дорогая, что совершила уйму грехов, мне же предоставила роль свидетеля чужих удовольствий, не дав поучаствовать в них в полной мере. Ах, будь мне предписан режим питания, подобный твоему, думаю, у меня не было бы несварения!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ ( смеясь). Причудница!
ДОЛЬМАНСЕ. Она очаровательна! Идите ко мне, малышка, я подстегну ваш пыл. ( Легонько шлепает ее по заду.) Поцелуйте меня и чуточку потерпите: дойдет очередь и до вас.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Отныне займемся ею одной. Оцени-ка, братец, свою добычу, приглядись к этой прелестной целизне – честь нарушить ее принадлежит тебе.
ЭЖЕНИ. О, не надо спереди: мне, наверное, будет очень больно! Сколько угодно, но только сзади, как недавно проделал со мной Дольмансе.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Наивная восхитительная девочка! Сама просит именно о том, чего так трудно добиться от других!
ЭЖЕНИ. Все же мне немного совестно: об этом всегда говорят, как о величайшем преступлении, особенно если мужчина с мужчиной, как Дольмансе с Огюстеном... И вы меня еще не разубедили. Неужели ваша, сударь, философия способна оправдать подобное прегрешение? Разъясните, отчего его считают столь неподобающим.
ДОЛЬМАНСЕ. Исходная посылка, Эжени, состоит в том, что ничего ужасного в распутстве нет и быть не может, ибо любые проявления распутства внушены нам природой; самые, казалось бы, экстраординарные и странные деяния, самые шокирующие законы и институты, учрежденные человеком (не станем затрагивать промыслов небесных), ничуть не предосудительны, даже если речь идет о крайностях, поскольку любая из них присутствует в природе, и та, о которой упомянули вы, прекрасная Эжени, отнюдь не исключение. На сей счет даже сложена небылица, вошедшая в Священное Писание: в этом скучном романе, представляющем собой компиляцию, составленную неким невежественным евреем, жившим в эпоху вавилонского плена, повествуется о том, как небезызвестные города или, вернее, местечки Содом и Гоморра были испепелены огнем. Слухи о том, что их жители наказаны за хождение за иной плотью, совершенно неправдоподобны – Содом и Гоморра были расположены неподалеку от кратеров древних вулканов, и их постигла участь многих городов Италии, поглощенных лавой Везувия; вот и все чудо. Тем не менее, основываясь на столь непримечательных событиях, люди изобретают варварскую кару – предавать огню несчастных обитателей части европейского континента, одержимых этой естественной фантазией.
ЭЖЕНИ. Естественной! Неужели...
ДОЛЬМАНСЕ. Готов отстаивать ее естественность. У природы нет двух голосов, один из которых вседневно и всечасно осуждает то, на что вдохновляет второй. Совершенно очевидно, что передаются импульсы к пристрастиям такого рода именно через посредство природы. У приверженцев этой склонности много противников – их клеймят позором и объявляют вне закона. В качестве аргумента выдвигается довод о том, что они создают препятствия росту народонаселения. До чего же примитивны невежды, озабоченные идеей повышения рождаемости и рассматривающие в качестве преступления все, что этому не способствует! А где, собственно, свидетельства особой заинтересованности природы в росте народонаселения, как нас пытаются в том уверить? На самом ли деле оскорбляет природу чье-либо уклонение от участия в идиотском процессе размножения? Вникнем в суть ее движения и развития. Если бы природа занималась исключительно созиданием, никогда ничего не разрушая, то и я вторил бы навязчивым софистам, убежденным, что наиболее возвышенные деяния совершает тот, кто беспрестанно трудится над повышением рождаемости, и согласился бы, вследствие этого, что отказ от воспроизводства непреложно явится преступлением. Однако даже поверхностное рассмотрение явлений природы ясно свидетельствует о том, что для осуществления ее замыслов разрушение столь же необходимо, как и созидание. Разве не связаны они и не сцеплены столь тесно, что порой невозможно оторвать одно от другого? Разве рождается или обновляется хоть что-нибудь без уничтожения того, что существовало прежде? Разрушение – столь же всеобщий закон природы, как созидание.
Признавая этот постулат, правомерно ли считать надругательством над природой отказ что-либо создавать? Зло от предполагаемого в этом случае ущерба, несомненно, слабее результата разрушения, которое, как мы только что выяснили, вполне сообразуется с ее законами. Итак, с одной стороны, я следую внушенной мне природой склонности, ведущей к определенной утрате, с другой – я исполняю то, что ей необходимо, то есть, служа своим вкусам, я вполне соответствую ее намерениям. Так в чем же, собственно, состоит мое преступление? В качестве возражения и недоумки, и приверженцы размножения (слова эти вполне синонимичны) приводят довод: плодоносной сперме должно быть помещенной между ваших ног исключительно с целью воспроизводства себе подобных, а значит, сворачивать ее с нужного пути – прегрешение. Во-первых, я уже доказал, что
Довольно, друзья мои, довольно верить в нелепый вздор, отвратительный людям здравомыслящим. Думаю, мы нисколько не обидим природу, предполагая, что законам ее служат именно содомит и трибада, упорно отвергающие обычное совокупление, результатом коего является до оскомины надоевшее ей потомство. Не стоит обманываться: размножение, как я уже говорил, суть проявление не основного закона природы, а скорее, ее снисходительности. Ей глубоко безразлично, угаснет ли род человеческий или вовсе сотрется с лица земли. Она смеется над нашим горделивым убеждением о том, что, случись такая беда, тотчас наступит конец света. Да она и не заметит такой безделицы. Вспомните, сколько вымерло племен и народов! В трудах одного Бюффона их насчитывается великое множество, и природа преспокойно взирает на безвозвратные сии потери. Исчезни целый род человеческий – воздух не станет менее чистым, звезды не потускнеют, ход вселенной ничуть не нарушится. Верить в необычайную полезность нашего биологического вида для этого мира, как и в то, что следует считать преступником всякого, кто не трудится над его приумножением либо таковое прерывает, – верх слабоумия! Довольно заблуждаться на сей счет, и пусть пример народов более благоразумных поможет разобраться в наших представлениях. Нет ни одного уголка на земле, где бы слывущая преступлением содомия не удостоилась своих храмов и своих приверженцев. Греки даже возвели ее в своего рода добродетель, воздвигнув статую, именуемую Венера Каллипига. Рим учился законам у Афин, переняв божественное сие пристрастие.
А какие успехи делает содомия в эпоху императоров! Под сенью римских орлов она простирает свое влияние от одного края земли до другого! После развала империи она укрывается у папской тиары, сопровождает все области искусства Италии, затрагивая любого, кто приобщается к культуре. Открываем новое полушарие – обнаруживаем содомию. Кук впервые забрасывает якорь в Новом Свете – а она уже там воцарилась. Если бы наши воздушные шары очутились на Луне, они точно так же встретились бы с содомией. Восхитительное пристрастие, дитя природы и наслаждения, неразлучный спутник человечества, и повсюду те, кому оно знакомо, воздвигают ему алтари! О, друзья мои, что за нелепость – считать мужчину нравственным уродом, достойным расстаться с жизнью, лишь за то, что ему больше нравится задняя, а не передняя дыра, поскольку юноша, способный одарить его двойным удовольствием – почувствовать себя и любовником, и любовницей – для него предпочтительнее девицы, сулящей только один вид наслаждения! Выходит, он – чудовище и мерзавец оттого, что пожелал выступить в роли, не свойственной его полу! Отчего же тогда природа создала его столь восприимчивым к таким утехам?
Приглядитесь повнимательнее к его физическому сложению, и вы тотчас заметите коренные отличия от остальных мужчин, не разделяющих подобных вкусов: ягодицы его белее и пухлее, ни один волосок не затеняет алтарь наслаждения, внутренняя часть устлана оболочкой нежной, чувствительной и трепетной, сродни внутреннему устройству женского влагалища. Еще более отличаются такие мужчины от других нравом, мягким и гибким, им присущи все пороки и добродетели женщин, в том числе и пресловутая их слабость, они женственны и в причудах своих, и в чертах лица. Возможно ли, чтобы природа, столь рьяно уподобляя их женщинам, сердилась на них из-за такого рода наклонностей? Разве не ясно, что это особая порода мужчин, сотворенная природой для ограничения рождаемости, ибо чрезмерное размножение неминуемо нанесет ей вред? Ах, милая моя Эжени, если бы вы знали, что за восхитительное ощущение, когда мощный член заполняет все пространство вашего зада, он проваливается в вас до самых яиц, пламенно трепещет внутри – и, выдвинутый по крайнюю плоть, вбивается все глубже и глубже, аж до самых волос! Нет и еще раз нет! Не существует в нашем мире блаженства, сравнимого с содомией: это услада философов, героев и богов, более того: осмелюсь предположить, что символические участники возвышенного сего действа – единственные божества, коим нам должно поклоняться на земле! [7]
7
Далее в нашем сочинении приводятся гораздо более развернутые суждения об этом предмете, здесь мы ограничиваемся лишь поверхностным рассмотрением. (Прим. авт.)