Философия в будуаре
Шрифт:
Хиддинк: Я не знаю почему, может, для поздравления.
Собчак: Вы были там?
Хиддинк: Да, я был там.
Собчак: Вам не показалось странным, что когда победитель еще не был определен, оставалось играть еще 20 минут, а объявляется только по-русски, не по-английски: «Просьба к команде, которая станет победителем, остаться на поле после игры?» Это фантастика!
Хиддинк: Нет, это не странно, просто, значит, тренер был уверен, что «Зенит» победит, и правильно. Я об этом объявлении не знал.
Собчак: Существует имидж футболиста
Хиддинк: Не знаю, вопрос не ко мне. Вы хотите коротких ответов – я не знаю, спросите у жен.
Собчак: Ну, ладно, другой вопрос. Вы как-то влияете на поведение игроков вне поля? Вы их как-то наказываете или критикуете за их поведение вне игры?
Соколова: И на каком языке?
Хиддинк: Вы априори уверены, что я так делаю. Не знаю. В национальной сборной я иногда высказываю просьбы, пожелания, иногда на общих встречах, иногда с командой либо с глазу на глаз... (Собчак): Я вижу, вы хотите перебить, перебейте...
Собчак: Прошу прощения, может, я не очень точно выразилась по-английски. Я имела в виду, ругаете ли вы их за что-то, что они делают вне игры, вне поля. Например, зачем ты дал интервью такому-то журналу? Почему ты так нелепо одеваешься? Подобного рода критика.
Хиддинк: Я это и хотел объяснить. Но вы перебиваете, хотите коротких ответов. Следующий вопрос.
Собчак: Нет, я хочу длинных ответов. Простите...
Хиддинк: Вы не даете сказать! Я был на полуслове, и вдруг вы хотите что-то вставить, перебить...
Собчак: Да нет, я просто подумала, что вы не так меня поняли...
Хиддинк: Я вас прекрасно понял.
Собчак: Ну и...
Хиддинк: Я уже забыл вопрос! Все. Интервью закончено.
Собчак: Нет, у меня есть еще один, последний вопрос. Мне это важно. Возвращаясь к критике игроков. Например, поведение Аршавина, помните, вся страна была слегка разочарована его интервью Петру Листерману про телок, при том, что у него есть жена и двое детей...
Хиддинк: Я ничего не знаю об этой истории и не могу никак ее прокомментировать.
Собчак: Неужели вы не видели это интервью? Все это обсуждали...
Хиддинк: Нет, никогда. А судить о чем-то, чего я не знаю, я не могу.
Собчак: Вам не понравились наши вопросы?
Хиддинк: Вы перебиваете, слушаете только себя.
Собчак: Мы перебивали не потому, что хотели прервать вас, просто, возможно, наш английский оставляет желать...
Хиддинк: У вас великолепный английский. Но вы хотите коротких ответов.
Собчак: Что вы имеете в виду?
Хиддинк: Вы хотите слышать только то, что хотите... Вы звезда.
Собчак: Ну почему же? Вы ведь тоже звезда. Вы считаете, быть звездой плохо?
Хиддинк: Нет, не считаю.
Собчак: Но вы таким тоном это сказали...
Хиддинк: Жаль, что ответы, которые я давал, вас совершенно не заинтересовали.
Соколова:
Хиддинк: Нет, с вами никаких проблем нет. Дело в вашей подруге...
Соколова: Похоже, я могу загадывать желание – сижу между двух звезд...
Собчак: Я просто пыталась сказать, что это очень плохо, когда Аршавин, имея жену и детей, обсуждает телок. Я об этом хотела спросить вас всего-навсего.
Хиддинк: Я же сказал, что ничего не знаю об этом. Ответ «нет» вас устраивает?
Собчак: Нет, конечно. Но если другого нет...
Хиддинк: Все! Я пошел.
Космос и золото
Режиссер Алексей Герман-младший – призер Венецианского кинофестиваля – о том, почему, став лауреатом, он отправился на банкет для лузеров
Соколова: Вы как-то сказали, что кинорежиссер похож на капризную обидчивую институтку, которая обожает блестящие побрякушки. В Венеции ваш филым «Бумажный солдат» получил практически главную побрякушку. Институтка довольна?
Герман: Не совсем так. Я говорил, что режиссер – это нечто среднее между девочкой-институткой и прорабом на стройке. Это странно, но мне всегда казалось, что после такой награды что-то в моей жизни изменится. Что меня посетит состояние эйфории, я буду чувствовать себя великим. И вяло так подавать всем ручку...
Соколова: Для поцелуев?
Герман: Да. Но знаете, что интересно? Как я переживал за следующую картину, так и переживаю. Как мучился вопросом, как бы прожить достойно, так и продолжаю мучиться. Возможно, прибавилось уверенности. Мой отец говорит: можно презирать ордена, но лучше презирать, когда их имеешь.
Соколова: Вы теперь крутой?
Герман: У меня не та профессия, где можно всегда быть крутым. Сегодня ты крутой, а завтра – наоборот. Достижения быстро забываются. Режиссура – это бег на длинную дистанцию. Много моих товарищей, прекрасных молодых режиссеров, которые начинали с огромного количества статуэток, сейчас являются тяжелыми психическими инвалидами. Потому что ощущение, что ты – король мира, губит. Расскажу мою любимую историю про Венецианский фестиваль. После того как мне вручили статуэтку, нас повели на специальный банкет – только для лауреатов.
Собчак: А что, был банкет для лузеров?
Герман: Да. Это было как-то очень... по-русски. И разумеется, на банкете для тех, кому повезло, было пафосно и скучно. И я решил пойти на банкет для лузеров. Там все танцевали и было весело. За мной немедленно побежал мой агент, который сказал: «Алексей, вам туда нельзя! Зачем вам эти bulishit people?» И я осознал весь цинизм ситуации – мы снимали эту картину в чудовищной грязи. И вдруг взяли какой-то приз и стали гламурными. А, например, моя следующая картина может никаких призов не получить и тогда снова – добро пожаловать в ряды bulishit people. Такая жизнь.