Философия в будуаре
Шрифт:
Соколова: Что же оригинального вы предлагали?
Дыховичный: Я не был наглым молодым человеком. Но у меня в 1976 году была машина «Феррари». И я был артистом Театра на Таганке. Еще играл на гитаре.
Соколова: Три безотказных афродизиака.
Дыховичный: «Феррари», надо сказать, в этом качестве в 1976 году не очень срабатывала.
Соколова: Что, девушки были неалчные?
Дыховичный: Дело не в том. Просто на «Феррари» тогда никто не обращал особого внимания. Это была просто невзрачная небольшая машина. Все знали иномарки «Мерседес», «БМВ».
Соколова: А где вы ее взяли и кому продали?
Дыховичный: Я был популярным человеком в Театре на Таганке, играл главные роли. И туда ходили люди. Весь интеллектуальный, вообще.
Соколова: ...бомонд?
Дыховичный: Не бомонд. Это были Шостакович, Шнитке, Солженицын. И соответственно, с ними директора гастрономов, автомобильных комиссионок и другие столпы общества.
Соколова: Какая все-таки была правильная иерархия! Колбаса и музыка.
Дыховичный: Колбаса сидела дальше, чем Шостакович. Сегодня – наоборот. У меня был поклонник – директор автомобильного комиссионного магазина. И к нему поступила машина «Феррари». Cтоила, как «Жигули».
Соколова: Тому, кто в 1976-м сел на «Феррари», наверное, нелегко держать планку. С женщинами то же самое?
Дыховичный: Я не могу сказать, что совсем не разменивался. Конечно, когда ты находишься в куражном состоянии, то пытаешься проверить мир на вшивость. Далеко ли края пропасти. Было много пустого. Невозможно с первого захода взять самое лучшее и понять самое главное. Надо не бояться и пробовать. Жизнь – это поле, где ты учишься отличать милостивого государя от государя.
Соколова: По-моему, эту задачу решают единицы. Она требует сверхусилий.
Дыховичный: Мне кажется, человек живет интересно, только если он себя над бытием за волосы подымает. Переживания воспитывают человека подобно тому, как развитой ум более радует трагедия, чем комедия. Ох, что-то я серьезно с вами заговорил...
Соколова: А если бы вы снимали фильм о своей жизни, какой бы выбрали жанр?
Дыховичный: А я все время снимаю фильмы о своей жизни. И ни одной картины, похожей на другую, я не снял. К счастью.
Собчак: А какой жанр, по-вашему, лучше всего годится для описания нашей нынешней жизни? Саспенс, может быть?
Дыховичный: Нет. Это, безусловно, триллер. Абсолютная трагедия. Сейчас время очень похоже на 1930 год.
Собчак: Звучит неприятно.
Дыховичный: Я не сказал – 1934-й или 1937-й. Это то, что им предшествует. Когда оптимистическая жизнь вдруг превращается в триллер. Самое опасное для человека время – это когда он успокаивается. Я сейчас хочу сделать фильм о Маяковском. Вернее, не о самом Маяковском даже, а о личности человека, попавшего в очень сложные обстоятельства. Когда личности не нужны. И такому человеку остается только покончить с собой. Так вот, огромная масса людей, которая называется «страна», захотела хозяина. Захотела, чтоб был кто-то, кто скажет, куда идти. И чтоб было жить спокойно. Сталин им тогда дал жить спокойно. Он был очень любим в тот момент. Но
Собчак: Сталин и сейчас любим. За него миллионы в Интернете голосуют...
Дыховичный: Я не был этим удивлен. Я был очень огорчен. Казалось, прожив эти пятнадцать лет в новой эпохе, русский человек должен ощутить какое-то собственное достоинство. Увы, этого не произошло. Люди по-прежнему отдают себя на полное управление другими людьми. И, что удивительно, так думают и богатые люди!
Соколова: Не любите богатых?
Дыховичный: Я замечательно к ним отношусь. Я никогда ничего плохого не сказал о новорусской буржуазии. Она много сделала, многого не сделала. Ошибалась, попадала в сложные обстоятельства. Талантливые люди. Но нельзя же так себя вести!
Соколова: Как?
Дыховичный: Нельзя на глазах у народа так барствовать. Нельзя так прожигать жизнь. Должна же быть какая-то ответственность! Деликатность.
Соколова: А с чего вдруг нельзя? Они такой же народ – невежественный, хамский, инфантильный. Только больше не нищий.
Дыховичный: Меня вот что удивляет: вот они со своими «гелендвагенами» и «майбахами» стоят в пробке четыреста метров длиной. И дорога пустая – хозяин поедет. А они стоят и не гудят. Кто они такие? Да, народ. Простой народ.
Собчак: По-моему, вам просто обидно. Вы когда-то по этой дороге на единственной в Москве «Феррари» гоняли. По тем временам вещица сильно покруче «майбаха» – я бы сказала, эквивалент яхты океанского класса.
Дыховичный: Я абсолютно не против денег. Но должно быть что-то еще! Сейчас в нашей стране я ни о чем, кроме денег, вообще не слышу!
Собчак: Я предпочитаю слушать про деньги, чем речи секретаря ЦК КПСС.
Дыховичный: Да, я жил во время речей, но я вырос среди Флеровых, Солженицыных, Шнитке – людей, которые определяли культуру и были настоящими гуру этой страны. Сейчас людей такого масштаба просто физически нет.
Соколова: А о чем ваш последний фильм?
Дыховичный: Он называется «Европа–Азия». Жанр мне сложно определить. Эта картина смешна и темпераментна. Она сделана по пьесе братьев Пресняковых. Там снимались Таня Лазарева, Иван Ургант, Шнуров. И ваша соведущая.
Соколова: Публичные фигуры призваны обеспечить коммерческий успех?
Дыховичный: Раньше я никогда не строил кино на медийных людях. В этой картине каждый изображает самого себя. Человек публичный не всегда является тем, что он из себя делает на публике. Он бывает много глубже, умнее, нравственнее, чем кажется.
Собчак: Говорите, Иван, говорите!
Дыховичный: Публика провоцирует человека на определенный тон. Кому интересны глубокий серьез и мрачная глубина? Поэтому не надо этим играть.
Соколова: Особенно если не умеешь.
Дыховичный: Учить людей не надо. Не надо быть очень серьезным. Можно многие глубокие вещи выразить иронично и легко. И вообще я ненавижу в кино умные мысли.
Соколова: Почему?
Дыховичный: Потому что они выглядят очень глупо.
Соколова: У Тарковского не выглядели.