Философия войны
Шрифт:
У генерала Кутепова было 11 000 отличных бойцов. Он мог устремиться с ними, очертя голову, на Москву, бросив всю остальную армию, бросив тылы, не обращая внимания на прорвавшегося Буденного. Но он подчинился директиве Главного командования и отступил, «сократив и выровняв фронт». И Кутепов, и его подчиненные были уверены, что это ненадолго, что это – лишь до Курска…
Впоследствии генерал Кутепов сожалел, что не отважился на первое решение – и не пошел от Орла на Москву. Психологический момент в гражданскую войну всесилен, взятие Москвы свело бы на нет все успехи Буденного. Но кто посмеет упрекнуть Кутепова в нерешительности? В его положении один лишь Карл XII, не задумываясь, бросился бы на Москву. Но это – как раз полководец, опрометчивостью погубивший свою армию. Отступить временно на Курск
Из всех примеров видна вся невозможность провести точную грань между дозволенной инициативой и гибельным своеволием.
Мы можем указать эту грань лишь приблизительно.
Инициатива– явление импровизационного характера. Она уместна и желательна в тактике, с трудом допустима в оператике и совершенно нетерпима в стратегии. Всякая импровизация – враг организации. Она допустима в мелочах, изменяя их к лучшему (в приложении к военному делу – в тактике). Но в сути дела (в военном деле – в оператике и в стратегии) – она вредна. 29-я пехотная дивизия генерала Розеншильд-Паулина217 и 25-я генерала Булгакова218 решали под Сталлупененом тактические задания. Частный почин Розеншильда, выручившего соседа, – целиком оправдан, это – блестящее решение. Дивизия же генерала Ветренко под Петроградом решала (в условиях гражданской войны) стратегическую задачу– никакая инициатива там не была терпима. Воспитанный на примерах тактической инициативы лихих бригадных командиров 1866 и 1870 гг.г фон Клук перенес инициативу в область стратегии, что оказалось печальным для германской армии.
Достоинство для тактика, инициатива превращается в порок для стратега.
Отметим честолюбие и славолюбие. Желание вечно жить в памяти потомства вообще доказывает бессмертие духа. Со всем этим и честолюбие, и славолюбие сами по себе – пороки. Подобно тому как яд в небольшом количестве входит в состав лекарства, так и эти два порока в небольшой дозе могут принести пользу в качестве весьма действительного стимула.
Упомянем еще про храбрость. Мы знаем, что сама по себе (не входя составным элементом в какую-нибудь из трех основных воинских добродетелей) она особенно высокой ценности не представляет.
Суворов это сознал. Он учил: «Солдату – храбрость, офицеру– неустрашимость, генералу – мужество», – предъявляя каждой высшей категории военных людей высшее требование. Это – три концентрических круга. Неустрашимость – есть храбрость, отдающая себе отчет о происходящем, храбрость в сочетании с решимостью и сознанием высокой чести командовать, вести за собой храбрых. Мужество есть неустрашимость в сочетании с чувством ответственности.
В общей своей массе люди– не трусы. Те, кто способны под огнем идти вперед– уже не могут называться трусами, хоть настоящих храбрецов, которым улыбнулся с неба святой Георгий, быть может, пять человек на роту. Остальные – не храбрецы, но и не трусы. Пример неустрашимого командира и храбрых товарищей может сделать из них храбрецов, отсутствие этого примера обращает их в стадо, и тогда гибельный пример открытой трусости может все погубить. При этом следует, однако, отметить, что среди трусов преобладает вполне исправимый тип «шкурника». Настоящие же, неисправимые трусы – явление, к счастью для человечества, редкое.
Глава XIII
Военная этика и воинская этика
Под военной этикой мы разумеем совокупность правил и обычаев – как кодифицированных, так и не кодифицированных, – которыми противники должны руководствоваться на войне. Под воинской этикой – правила и обычаи, которые члены военной семьи соблюдают при сношении друг с другом – и вся военная среда в сношениях с невоенными.
Конец XVII в. и почти весь XVIII в. – с их «кабинетными войнами», веденными за государственные интересы профессиональными армиями, – были золотым веком человечества. Война велась без ненависти ко врагу – да и «врагов» не было – были
После битвы на Треббии219 Суворов приказал вернуть шпаги взятой в плен 17-й полубригаде из уважения к двухсотлетней славе и доблести Королевского Овернского полка, из коего она была составлена. За полстолетие до того, при Фонтенуа, шотландцы сблизились на пятьдесят шагов с французской гвардией, продолжавшей безмолвно стоять. Лорд Гоу крикнул французскому полковнику: «Прикажите же стрелять». – «После вас, господа англичане!» – ответил французский командир граф д'Отрош, учтиво отсалютовав шпагой. Залп всем фронтом шотландской бригады положил сотни французов220. Это «Apres vous, messieurs les Anglais!» стало нарицательным. Свою роль в истории двух народов эпизод этот сыграл – о нем сто семьдесят лет спустя напомнил Фошу маршал Френч, когда та самая шотландская бригада пожертвовала собой, прикрыв отход французов в критическую минуту под Ипром.
Современная военная этика– лишь бледная тень той, что была выработана поколениями воинов за полтораста лет кабинетной политики и профессиональных армий. Всего того запаса чести, отваги и учтивости хватило и на полчища Первой республики221 – полчища, предводимые офицерами и унтер-офицерами старой королевской армии, смогшими привить своим подчиненным традиции и дух, в которых сами были воспитаны.
Революция 1789 г. с ее вооруженными «массами» нанесла жестокий ущерб военной этике. Уже столкновения вооруженного французского народа с вооружившимися народами испанским и русским воскресило картины варварских нашествий и религиозных войн.
Профессиональные (и полупрофессиональные) армии сообщали войнам оттенок гуманности, впоследствии совершенно утраченной. Крымская и Итальянская война были последними из больших войн, веденных джентльменами. Уже война 1870 г. и поведение в ней германского вооруженного народа показали всю несовместимость правил морали и воинской этики с интеллектом вооруженных народных масс. О безобразных бойнях 1914 г. – позоре Динана и Лувена222, зверствах в Сербии223, развале Русской, Германской и Австро-Венгерской армий и отвратительных явлениях, этот развал сопровождавших, – нечего и говорить. Заменив профессиональные «воспитанные» армии свирепыми народными ополчениями, человечество заменило бичи скорпионами, усугубило бедствия войны.
Вместе с тем война неизбежна, как неизбежна болезнь – от нее не избавишься никакими бумажными договорами. Следовательно, человечеству надо устроиться так, чтобы сделать войны легче переносимыми, избавиться от гангрены морального разложения, болезненный процесс которой длится долгие года после самой войны. Народное просвещение не может здесь помочь. Тысяча умственно развитых индивидуумов дадут при соединении невежественную и свирепую толпу. Лувенские поджигатели и динанские палачи принадлежали к самой грамотной нации в мире. Решающий фактор здесь – воспитание. И в этой области (как и во всех других областях военного дела) воспитание господствует над учением. Изжив психоз «вооруженного народа», придав вооруженной силе характер сколь можно более профессиональной и сообщив нашей жизни сколько можно более церковный дух, мы освободимся от петли, наброшенной на нашу шею доктринерами 1789 г. и их последователями. Войне можно будет тогда придать характер «доброкачественной язвы» вместо злокачественного фурункула, и можно будет опять говорить о военной этике.
Воинская этика – это совокупность правил – писанных, но главным образом неписанных, – которыми члены военной семьи руководствуются при сношении друг с другом.
Полноправными членами военной семьи– так сказать, «достигшими совершеннолетия» – можно считать лишь солдат по призванию – офицерский корпус, сверхсрочных и охотников. Только к ним поэтому надо предъявлять требования воинской этики во всей их строгости.
Отношения младших к старшим, подчиненных к начальникам, в достаточной степени очеркнуты уставами – «писанными» правилами воинской этики. Гораздо менее ясна область отношений старших к младшему.