Философия языка и семиотика безумия. Избранные работы

Руднев Вадим

Эта ретардирущая цитата была необходима для того, чтобы мы могли задуматься о роли языка в психодинамике и метапсихологии обсессивно-компульсивных расстройств. Там происходит регрессия, конечно, не такая глубокая, как та, о которой пишет Лосев. Он пишет о регрессии до уровня «додефренцированности», как бы выразился финский психоаналитик Вейкко Тэхкэ [Тэхкэ, 2003], то есть до уровня шизофренического мышления. Конечно, обсессивно-компульсивное мышление гораздо более дифференцированно, но тем не менее оно регрессировало на догенитальной уровень. Конечно, ребенок на анально-садистической стадии может нормально говорить на современном языке. Но когда взрослый регрессирует до «всемогущества мыслей», а это ведь может быть не обязательно обсессивный невротик, но и шизофреник, как бинсванегровская Лола Фосс (вспомним ее обсессивные игры со словами!), следует помнить, что архаическими истоками этой стадии мышления – отражение всего во всем – был именно изначальный инкопротирующий строй. Этому соответствует архаическое галлюцинаторное «всемогущество» ребенка, о котором писал Шандор Ференци в статье «Ступени развития чувства реальности [Ференци, 2000].

Нам кажется, теперь мы ответили на вопрос о соотношении педантизма и магии, проследив все логические связи. Завершим строками

из Давида Самойлова, которые мы поставили эпиграфом к нашему исследованию:

Но внешний мир – он так же хрупок,Как мир души. И стоит лишьНевольный совершить поступок:Задел – и ветку оголишь.

ОБСЕССИЯ И ПСИХОЗ: НАВЯЗЧИВОЕ ПОВТОРЕНИЕ В КЛИНИКЕ И КУЛЬТУРЕ

Факт наличия обсессии при психозах общеизвестен и достаточно хорошо изучен. В главе «Бред» книги [Руднев, 2005] нами была предпринята попытка прояснения роли обсессии в психотическом бреде. В двух словах можно сказать, что эта роль заключается в цементировании, закреплении бреда навязчивым повторением, которое из невротической компульсии (обсессии) превращается в персеверацию (вербигерацию) (см. об этом также наши соображения в первой главе указанной выше книги). В настоящем исследовании предпринимается попытка обоснования преобладающей роли обсессии во всем, что можно назвать психотическим и околопсихотическим, в частности, в психотической культуре. В этом плане настоящая работа примыкает к исследованию «Педантизм и магия» [Руднев, 2006] и черпает из него теоретические методологические установки.

1. О ТОМ, КАК ЧЕЛОВЕК-ВОЛК «ОСТАЛСЯ С НОСОМ»

Мы начнем с разбора навязчивого состояния, переросшего в психоз, у фрейдовского Человека-Волка, но вначале обратимся не к самой статье Фрейда «Из истории одного детского невроза», а к дополнительной статье г-жи Рут Мак Брюнсвик, которая анализировала Сергея Панкеева уже после Фрейда и после выхода означенной статьи в Австрии в начале 1920-х годов. Напомним в двух словах эту историю. Выздоровевший после четырехлетнего анализа у Фрейда, потерявший свои богатства из-за русской революции 1917 года, Человек-Волк обращается к Рут Мак Брюнсвик в связи со следующей проблемой. У него на носу все время появляется прыщ, который он никак не может вылечить. Он все время навязчиво достает карманное зеркальце и рассматривает свой нос. Навязчивость перерастает в паранойю. Пациенту кажется, что весь мир его перевернулся из-за того, что на носу его вскочил прыщ.

В полном отчаянии пациент спросил: неужели против его болезни нет никаких средств, и он осужден провести всю оставшуюся жизнь с этой штукой на носу. Доктор посмотрел на него безразлично и повторил еще раз, что ничего сделать нельзя. Как утверждал пациент, тут ему показалось, что весь мир перевернулся. Это означало крах его жизни, конец всего; с таким увечьем нельзя было жить дальше [Мак Брюнсвик, 1996: 248].

Здесь мы видим, как навязчивость перерастает в ипохондрический бред, принимающий хоть и моносипмтоматический (кроме проблемы носа в остальном он был психически здоров, пишет г-жа Мак Брюнсвик), но, тем не менее, мегаломанический характер (он отождествляет свои страдания с муками Христа), что роднит его случай со случаем Шребера, о чем также упоминает г-жа Мак Брюнсвик). Здесь сразу возникает много связей, которых мы не в силах ухватить все сразу: навязчивость и ипохондрия; навязчивость и нарциссизм (глядение в зеркальце, сверхценное придание значения своей внешности); навязчивость и комплекс кастрации (дело в том, что подобно Шреберу, у которого врагом номер один был его лечащий врач доктор Флешиг [Freud, 1981а]), Панкеев обвинял лечащего врача в том, что тот специально изуродовал ему нос и намеревался убить этого доктора (навязчивость и садизм); отождествление носа с пенисом (ср. также [Ермаков, 1999] о «Носе» Гоголя) и врача с отцом дало в результате кастрационную проблематику); навязчивость и паранойя – где кончается невроз и начинается паранойяльный бред? Все эти вопросы мы постараемся распутать в дальнейшем. Сейчас же обратим внимание на самое главное для нас: ничтожность повода – прыщ, а затем шрамик на носу, с одной стороны, и катастрофичность восприятия этого факта – «весь мир перевернулся», – с другой. Здесь мы возвращаемся к проблематике свой работы «Педантизм и магия», где, в частности говорится о несоразмерности причины и следствия при обсессии:

Чертой магии является непропорциональное взаимоотношение причины и следствия; малое усилие – движение руки, произнесение проклятия – дает непредвиденный эффект [Кемпинский, 1998: 156].

Итак, чудо и магия. Человек прокалывает в строго определенном месте фигурку из воска гвоздем (таких примеров примитивной магии = навязчивого ритуала сколько угодно, например в той же «Золотой ветви» [Фрэзер, 1985]) – и совсем в другом пространстве, далеко от этого человек умирает. Недаром эта магия называется гомеопатической: она маленькая, точечная, но за то какая точная и какая эффективная [Руднев, 2006]!

Чудо, магия, ритуал, мифология – все это стоит очень близко к подлинному большому психозу – к шизофрении, например. Я помню, как мой покойный друг-психотик в бреду говорил мне: «Всех людей я убью, но ты, который сделал мне это, умрешь страшной смертью». А дело, по-видимому, шло всего лишь о какой-то сказанной невинной фразе, в бредовом ключе искаженно понятой. Человек-Волк, по словам г-жи Мак Брюнсвик, утверждал следующее:

Он желал убить профессора, желал тому смерти тысячу раз и даже обдумывал способы нанесения увечий Х. в отместку за свои. Но такому увечью, которое нанесено ему (маленький шрамик на носу. – В. Р.) , заявлял он, равносильна только смерть [Мак Брюнсвик, 1996: 257].

Такое делание из мухи слона, по-видимому, характерно в принципе для бредообразования – паранойяльного, как у Панкеева, и параноидного, как в случае с моим другом.

Но нас в данной связи интересует основополагающая роль обсессивного аспекта при психозе. В чем же она состоит?

Начнем еще раз сначала. Когда Человек-Волк второй раз заболел, он стал повторять слова,

которые он повторял всегда в экстремальных стрессовых ситуациях, в частности, «когда в детстве пачкал свои штанишки». Эта фраза – «Я не могу дальше так жить» [Там же: 241]. Так выявляется связь навязчивого повторения с анальной темой (пачканье штанишек). Далее упоминается сначала о навязчивых запорах, которые начались у Панкеева, когда он стал навязчиво носиться со своим носом, а потом наоборот понос. Все это связано с проблемой денег, которая имеет анальные истоки. Дело в том, что до революции Панкеев был очень богат и щедро оплачивал Фрейду свой анализ; после революции он потерял все свои деньги и стал получать от Фрейда пособие, которое тот собирал для своего любимого пациента, столько много послужившего развитию теории психоанализа. При этом Панкеев утаивал от Фрейда бриллианты, которые ему удалось вывезти из России, то есть начал мошенничать и жадничать. Запор и жадность – эквиваленты [Фенихель, 2004]. Г-жа Мак Брюнсвик утверждает, что Панкеев был склонен приписывать деньгам очень большую значимость и власть. Повторение ритуала отдавания / неотдавания денег (запора / поноса) – вот начало психотической экзацербации. Отсюда тянется нить к теме кастрации. Если он не отдаст деньги своему отцу, который на самом-то деле и был богат – а отца он отождествлял с Фрейдом, – то отец кастрирует его, отрежет ему нос = пенис. Кастрация – это тоже что и смерть, отсюда тянется нить к паранойяльной идее ненависти к доктору, который лечил ему нос, желание ему смерти. А перед этим навязчивое, помногу раз в неделю, посещение его в духе Червякова из рассказа Чехова «Смерть чиновника». И, наконец, тема нарциссизма, тоже связанная с обсессией. В детстве, когда за «уродливый» курносый нос его прозвали мопсом, он стал уединяться и читать Байрона [Мак Брюнсвик: 261] (о Байроне как ключевой фигуре нарциссизма в культуре см. [Руднев, 2007]). Когда же у него появился прыщ на носу, он стал «каждые пять минут смотреть в карманное зеркальце» (зеркало – классический нарциссический объект – ср. «стадию зеркала» у Лакана [Лакан, 1997]). Как же связан нарциссизм с навязчивым повторением и все это с психозом, паранойей мести и бредом преследования? Смотря навязчиво на свой нос (не видеть дальше своего носа – это и есть нарциссизм), он понимает свое лицо как анально изуродованный нос – это не отданный долг Фрейеду, за который согласно механизму проекции (ср. случай Шребера) он возненавидел Фрейда и желал именно ему, как выяснилось в анализе с г-жой Мак Брюнсвик смерти, а доктор, лечивший ему нос, был только заместителем Фрейда. Сам «изуродованный» нос – это деформированный стул = пенис, то есть «аранжированный анально», по выражению Отто Фенихеля [Фенихель, 2004], комплекс кастрации. Нарцисссизм всегда – регрессия. Навязчивое повторение, повязанное с нарциссизмом («каждые пять минут смотрелся в зеркальце») – это гарантия не слишком глубокой регрессии. Ведь навязчивое смотрение в зеркало каждые пять минут – своего рода нарциссический понос – на время снимает тревогу. И, наконец, рассуждение Панкеева о чуде. Когда ему вскрыли нос и оказалось, что не все еще потеряно и у него потекла кровь, он почувствовал, что произошло чудо его спасения, учитывая его идентификацию с Христом, можно подумать о крови священного Грааля). Далее он любил рассуждать о чудесах психоанализа и о точности техники своего аналитика г-жи Мак Брюнсвик (в духе проблемы «педантизм и магия»). Но магия анализа в его неточности – произвольные ассоциации. Однако точность интерпретации или другого вмешательства аналитика (см., например, руководство Р. Р. Гринсона [Гринсон, 2004] или методологически важную книгу Отто Кернберга «Тяжелые расстройства личности» [Кернберг, 2000]), которые прекрасно чувствовал поднаторевший в анализе и вообще чрезвычайно талантливый в этом отношении Панкеев, соотносится с пунктуальностью и педантизмом обсессивно-компульсивных нарциссов, которые каждые пять минут глядятся в зеркальце. Как же все это связано с проблемой психоза? Г-жа Мак Брюнсвик пишет:

Необходимо напомнить, что психоз на самом деле предполагает веру в то, что является предметом страха: психотический пациент боится того, что ему действительно отрежут пенис, а не какого-то символического акта со стороны аналитика [Там же: 279].

В этом смысле навязчивый ритуал разглядывания в зеркальце своего носа = пениса служит гарантией того, что нос еще на месте, хоть «изуродованный», но все-таки еще не отрезан вовсе. Таким образом, обсессивное повторение гарантирует психотика от полной регрессии в нарциссизм и фрагментацию Собственного Я.

2. ИСПРАЖНЯЛСЯ ЛИ БОГ, ИЛИ НЕВРОЗ ИЛИ ПСИХОЗ?

В сущности, Человек-Волк, как описывает его Фрейд в статье «Из истории одного детского невроза», был латентным психотиком с самого начала; и то, что Фрейд предпочитал этого не замечать, может говорить о двух вещах: Фрейд вообще предпочитал не работать с психотиками, он как бы закрывал на них глаза; его единственный случай описания психоза – случай Шребера – написан по мемуарам последнего. (Напомним, что ранний ортодоксальный психоанализ вообще скептически был настроен по отношению к идее возможности работы с психотиками). И вообще психотичность Панкеева в статье Фрейда вычитывается, только если читать внимательно. К тому же (это второе!) понимание соотношения объемов понятий невроза и психоза со времен Фрейда очень сильно сместилось. Невротик сейчас приравнивается к нормальному [Кернберг, 2000]. И еще, конечно важно, что во времена Фрейда не было понятия пограничной личности. Для нас же принципиально важно не то, что оба психоаналитика – Фрейд и г-жа Мак Брюнсвик – не заметили у Панкеева общей психотической конституции, а то, действительно ли она у него была и можно ли его «паранойяльный моносимтоматический поздний эпизод» оторвать от всей структуры его личности. На наш взгляд, нельзя, и «невроз навязчивости» Человека-Волка был лишь важной обсессивной аранжировкой его в целом психотической (или околопсихотической, латентно психотической) личности.

Попробуем обосновать наш тезис. Прежде всего, Панкеев все время путается во времени. Он не может соотнести воспоминания детства и более поздних событий (речь сейчас идет не о «первосцене», о ней поговорим в дальнейшем), а о вполне подчиняющемся законам памяти возрасте от трех до тринадцати лет. И все равно пациент путается, и эта путаница во времени становится лейтмотивом этой большой статьи Фрейда. По сути дела, в каком-то смысле это статья становится исследованием феноменологии времени, на что обратил в свое время уже Лакан, а вслед за ним его идеологический ученик Славой Жижек [Жижек, 1999] – травма (в частности, пресловутая первосцена) конституируется nachtr"agliсh – задним числом. Ср.: