Философия. Книга первая. Философское ориентирование в мире
Шрифт:
В истории религии и философии наличествует в виде внешнего материала та объективность, которая охватывается в исследовании в своих психологических, социологических, логических аспектах, однако не исчерпываясь в них вполне. Эта история обращается тем самым в хаотическое скопление иллюзий, заблуждений, бессознательно реализуемых влечений. При помощи этого чуждого для обеих материала то, что называют религией и философией, должно быть, как предполагается, подчинено в научном сознании некоторому порядку, хотя их и не удается с решительной определенностью разграничить на сферы духа, и при том что сами они одинаково и постоянно ускользают от познания. Благодаря прояснению объективно познаваемых обстояний всего лишь уточняется то, что делается доступным, как
Если религия и философия, несмотря на то, становятся сами по себе специфическими духовными сферами с упрочившейся особой объективностью, то они обе приходят в упадок, ибо в акте истинного самоотличения они не могут сделаться каждая особой сферой; не постигая друг друга взаимно как некое знаемое существование, но изначально объемля собою все, они раскалываются тогда в самих себе. Раздробление всякого истока на религиозную и философскую веру, и, в свою очередь, дальнейшее дробление их на множественность видов веры с каждой стороны - такова наша ситуация в существовании. Если Божество не показывается нам, то все же последнее для нас не есть человек вообще, который был бы познаваем в некоторой универсальной антропологии, в которой нашлось бы место для каждой возможности, но сосуществование и противостояние истоков веры в их отдельных осуществлениях (das Miteinander und Gegeneinander der Glubensurspr"unge in ihren Verwirklichungen).
Срыв, превращающий религию в духовную сферу, в которой она придает себе всеобщезначимость, вместо того чтобы быть безусловностью, становится для философии призывом:
Если бы для нас существовал выбор между Богом и человеком, невозможно было бы не выбрать Бога. Но так как Бог не встречается мне, как объект среди вещей, или как человек, который есть также Бог, как сфера существования наряду с другой сферой существования, и подобного выбора для меня осмысленно не могло бы состояться; я могу только имитировать такой выбор, если в некоторой религии, навязывающей себя всем в своей объективности, Бог обретает определенную форму. Религиозно фиксирующая мысль впадает в неприемлемую альтернативу, если она представляет Иисуса Христа требующим, чтобы люди оставили отца и мать, жену и детей, разорвали все связи народа и профессии и последовали Ему70; ибо Он есть истина и жизнь . Если поэтому следует делать выбор между Иисусом и самыми глубокими человеческими отношениями, то этот выбор необходим все же только потому, что Иисус уже - не только человек, но Бог и человек одновременно, и есть не только как экзистенция в смысле единственности всякой возможной экзистенции, но как единственная подлинная экзистенция, а именно, как Сын Божий, сравнительно с которым люди, как таковые, вовсе не суть даже и возможные экзистенции. Киркегор, постигший человека как экзистенцию так глубоко, как никто до него не постигал, сумел не отказаться, однако, при этом от веры в Иисуса как Богочеловека, превратив в вымученной вере Иисуса в абсурдный парадокс, а кроме того, оставив фактический христианский мир и церковь71.
Когда один фризский вождь во времена франкского завоевания, накануне крещения, спросил в последнюю минуту: встретит ли он в раю своего отца и своих предков, и получив на это ответ: нет, ибо они, как язычники, находятся в аду, отступил от купели со словами: «я хочу быть там, где отцы мои», - то этот выбор есть экзистенциальный выбор и, в исконной ее форме, философская установка, воплощающаяся в мире в определенных неотменимых отношениях верности, а потому в случаях конфликтов не подчиняется религиозно-специфическим объективностям, как созданным людьми: не отворачиваясь от Бога, а именно обращаясь к Божеству на единственно возможном пути к нему - пути подлинного экзистирования в своей историчности.
В этом аспекте философия отличается от религии, чтобы, в свою очередь, разделить последнюю в ней самой. Там, где религия является истинной в историчной безусловности, там
Философия и наука
Если наукой называется не только убедительно знание в мире, но также и рациональная форма методического сообщения, то философия ищет для себя подобной формы. Она может поэтому называться научной, не только потому, что науки представляют для нее самой путь ее к себе, но и потому, что она образует эти методические формы мышления и сообщения, даже если в этих формах абсолютно ничего не познается, в смысле некоторой полезной или имеющей силу находки в мире.
Но философия, во-первых, не наука, скорее, она достигает ясности, лишь поскольку отличает себя от нее; ибо она и больше, и меньше, чем наука. Во-вторых, она сама есть изначальная воля к знанию, для которой знание наук есть одно из направлений ее осуществления. В-третьих, она ведет борьбу за знание для науки против ложной науки.
1. Самоотличение философии от науки.
– Всякая наука имеет свой предмет. Если философия ведет себя как наука, то она не может узаконить своего положения никаким предметом.
Она называет, правда, своим предметом «целое». Если она развивается, как строгая наука об этом целом, то в своих изысканиях она, как и всякая другая теоретическая деятельность, будучи отделена от своего предмета, познает его на расстоянии. Однако подобный способ познавания хотя и имеет смысл для познания вещей в ориентировании в мире, но не для философии. Целого таким образом уловить нельзя. Как бы я ни называл его, как предмет оно от меня ускользает. Теоретическая философия как чистая наука вынуждена искать некой неподвижно устойчивой точки, на которую опирается объективное здание его мнимого познания; она хотела бы предметно узнать, от чего как принципа зависит все, назовет ли она этот принцип материей, Я, духом, Богом. Но, что бы она ни мыслила на этом пути, перед ее взглядом всякий раз только относительные конструкции некоторого сущего в мире особенного.
Поэтому философствование в своем самоотличении осознает, что не имеет такого предмета, как науки, которые прекращаются как познания там, где нет никакого предмета. Предмет философии - не целое, как предмет, - он действителен, скорее, как основа всякой предметности и как «всякий предмет», поскольку он может быть соотнесен с этой основой. Философское мышление, если мерить его масштабом науки, остается словно витающим в воздухе. Намерение дать философии некий предмет в каком-либо ином смысле, кроме сугубо иносказательного, означает ложное перенесение на философию формы научного познания.
Но философствование, однако же, не может ступить ни шагу, не имея предмета. Если даже никакой предмет не является его специфически собственным предметом, то оно движется во всех возможных предметах, не подразумевая их при этом только как предметы. Предметы изменяются в философствовании, которое в них самих выходит за их пределы (Gegenst"ande verwandeln sich im Philosophieren, das in ihnen "uber sie hinausschreitet). Предмет не возникает в преобразующей конструкции (wird nicht verwandelnd konstruiert), как в методическом познании частной науки, но становится в философствовании прозрачным, потому что он есть явление: вместо того, чтобы становиться познанным, он становится языком (wird Sprache). Там, где я имею в виду его самого, я нахожусь в пределах науки, но я философствую там, где в нем самом я обращаю свой взгляд на бытие.