Философия. Книга первая. Философское ориентирование в мире

Ясперс Карл Теодор

Философия и искусство

1. В каком смысле искусство самостоятельно.

– Поток художественного творчества тысячелетиями течет как бы. из собственного источника. Но в то время как философия в своем начале сразу же вопрошающе противопоставляет себя религиозной жизни, искусство в своем содержании и сознании долгое время остается тождественным с религиозной практикой; художник служит религии, он не только исторически анонимен, но как художник не имеет личного самостояния; он творит величайшие произведения, опираясь на всеобщее трансцендентное сознание. Искусство может уже достичь вершин там, где еще нет философии. Но в эпохи освобождения

искусство выходит из смутной дремоты своего несамостояния, как именно оно само, как предельная мифотворческая практика на границе возносящей мифически-нетворческой светлости духа (wie ein letztes mythenschaffendes Tun an der Grenze einer heraufziehenden mythisch unsch"opferischen Geisteshelle). Еще не вступая в явную борьбу с религией, и все же опираясь на внутреннюю независимость экзистенции великих художников, оно едва не занимает места религии, оно становится возможным выражением удостоверения в бытии для утверждающегося на самом себе, т.е. философствующего человека; ибо только с освобождением философствования и искусство также отрывается от религии. В художнике действует, силой избирательного сродства, дух философии: пока, наконец, не опустошится, похоже, и искусство там, где ослабевают религия и философия.

Однако вопрос о том, в чем состоит единая и единственная сущность искусства, приводит в недоумение. Склонность находить во всяком понимании формы и качества нечто тождественное по существу, принуждена держаться чего-то общего и равно значимого, которое как «прекрасное» соответствовало бы, скажем, логически правильному в области познания. Однако всеобщее, хотя именно благодаря ему и становится возможной сообщимость в искусстве и доступность его произведений, даже в течение целых тысячелетий составляет сущность не истока, но только среды.

Истока же следует искать прежде, чем среду, прежде способа предметности, и даже - прежде идеи. Если мы хотим увидеть, каково отличие искусства от философии, то не можем ориентироваться в этом на ставшие образы (Gewordenheit) определенного искусства, на идейно наполненное искусство классической и романтической формы, на вещественное (которое связано содержательно или же импрессионистически), на целесообразное (например, техническое, политически-тенденциозное или морализирующее), не можем ориентироваться на формалистическое искусство, как попытку автономной игры. Если, таким образом, минуя все это, мы вопросим экзистенцию, из которой происходит искусство, как и философия, то искусство, казалось бы, не позволяет дать однозначную адекватную формулировку его сущности.

В своем истоке искусство есть просветление экзистенции при помощи удостоверения, которое, созерцая, делает бытие насущно действительным в существовании (die Erhellung der Existenz durch eine Vergewisserung, welche das Sein im Dasein anschauend zur Gegenwart bringt). Если в философствовании бытие объемлется как мыслимость (Denkbarkeit), то в искусстве - как изобразимость (Darstellbarkeit); максимум непосредственности в сообщении философского высказывания возможен благодаря сознательности мышления (das Maximum an Direktheit in der Vermittlung philosophischer Aussage ist m"oglich durch die Bewusstheit des Denkens); в непосредственном сообщении искусства косвенность оказывается следствием его созерцания, которое как мысль остается абсолютно темным для себя.

Также и подобного рода формулы выражают собою опять-таки среду, но не исток. Хотя и кажется, что искусство во все эпохи было наиболее доступно, искусство, как сущность в его всякий раз особенном истоке, является всегда, как и философия, настолько историчным, что является только в своей среде, как единый и единственный, внутренне связанный мир.

Искусство, как и философия, существует в усвоении, в порождении, в наличном произведении.

2. Философия и искусство в усвоении.

– Философствование есть мышление в жизни, которая в этом мышлении высвобождается из неправды (Philosophieren ist das Denken im Leben, das sich in diesem Denken der Unwahrheit entwindet); она ищет взойти в нем из слепоты к зрению, из рассеянности - к единству самости, из существования - к бытию. То, из чего она восходит, она еще сохраняет в себе, а с тем и возможность уклонения, которое

цепляется за него, чтобы вернуть все, как было. Философствование, обладая истиной как направлением, а не как имуществом, есть движение из потерянности к обретению себя. Оно всегда еще стоит на границе между тем, что нужно преодолеть, и тем, чего предстоит добиться. Это промежуточное бытие фатально обречено на недостаточные достижения. Это философствование приходит к себе, усваивая мышление из традиции, которое есть не знание о некотором мыслимом, но воплощение подобного знания в собственное мыслящее деяние. Его нужно не просто принять к сведению, оно не бывает обретено окончательно, оно - не наличность существенности, не созерцающее усмотрение покоящейся в себе мыслительной формации.

Но искусство одним скачком достигает исполнения в форме завершенного в известном образе созерцания. Усвоение искусства в наслаждении его произведениями приносит нам потрясение, расслабление, развлечение, утешение. В этом абсолютно недоступном рационально, всецело присутствующем в насущном сознании как язык совершенстве нет уже никакого недостатка. Прерывая повседневность, забывая реальность существования, человек переживает такое освобождение, перед которым, кажется, исчезают на мгновение все заботы и цели, удовольствия и страдания. Но затем он вынужден вновь, без всякого перехода, вступить в существование, лишь вспоминая обманувшую его красоту. Созерцание искусства -не промежуточное бытие, но инобытие (Kunstschauen ist kein Zwischensein, sondern ein Anderssein). Чуждое жизни, но в своем совершенстве несущее в себе, казалось бы, всю полноту жизни, оно все же предоставляет ее самой себе, как только она вновь действительно выступает перед нами. Там, где искусство, освещая своим светильником все пропасти и страхи существования, тем не менее преображает (verkl"art) его в светлом сознании, которое в нем уверено в бытии прозрачнее, чем в самой ясной мысли, там, казалось бы, и человек, отрешаясь от упоения и страсти, не только взирает в вечность, в которой все окончательно прекращается, но пребывает в ней сам.

А потому, в то время как цель философствования есть мышление в действительности самой жизни, смыслом усвоения искусства остается именно разделение между действительностью и погруженностью в созерцание (kontemplative Versenkung). То, что философствование не может дать никакого удовлетворения возможным, не теряя себя, как подлинное философствование, - это такое же неотъемлемое свойство философствования, как непременное отличие наслаждения искусством таково, что удовлетворение здесь есть самое существо, и не только дозволяется, но и составляет его цель.

Разделение между действительностью нашей жизни и тем глубоким удовлетворением, которое дает искусство, решительнее всего обнаруживается там, где искусство достигает наибольшей глубины. Трагический поэт способен в непостижимой антиципации представить нам крах и гибель как предельный шифр бытия в существовании. Он вводит слушателей в ситуации своих героев, которые, оставаясь неадекватными нашей действительной жизни, потрясают, но сами не становятся судьбой для нас. То, чего мы пугаемся и что претерпеваем, созерцая, и что в целом мы переживаем все же как освобождение (Erl"osung), мы претерпеваем не из нашей собственной историчности, потому что не мы находимся в той пограничной ситуации, в которой, как представляется, находится герой. Трагическое - это не собственный крах. Действительна только экзистенция в пограничной ситуации, а не мы в акте созерцания трагического героя, и не сам этот герой, как нами созерцаемый. В действительности историчного пограничную ситуацию так же невозможно изобразить, как и оформить в идеальном типе.

Поэтому и мышление пограничной ситуации в философской возможности необычно пусто, всецело отсылая мыслящего к его собственному действительному бытию, видение же пограничной ситуации, изображенной художником как типическая, необычно наполняет наше существование, но при этом неизбежно грозит отвлечь видящего от него самого.

Нередко мне хочется последовать за поэтом в его богатый, все дающий или все обещающий мир, и все же мне приходится верить призыву философствующего во всей его скудости. Я опытом постигаю, что я всякий раз тем более открыт экзистенциальному истоку искусства, чем менее я теряю себя, и чем менее перестаю самостоятельно философствовать.