Философия
Шрифт:
Молитва, которой Иларион заключает "Слово о Законе и Благодати", обнаруживает тесную связь между народом Руси и Христом и дышит верою в спасение Его Благодатью: "Добрый Пастырь, предающий душу Своя во имя овец Своих... Мы люди Твои и овцы стада Твоего. Души наши в руке Твоей, и дыхание наше в воле Твоей... Тленные, уклонились мы к земному (т.е. грехи наши вполне естественны - авт.)... Но ежели воздашь коемуждо по делам его, кто спасется?" Эта надежда, точнее - упование - столь воодушевляет проповедника, что он заканчивает радостным и ликующим славословием. Судьба русского народа внушает Илариону больше надежд, оптимизма, нежели судьба отдельной души. Не случайно его заключительная молитва в течение веков оставалась общенародной
Свободная экзегетика Илариона "по поводу" событий Ветхого завета и крещения следует стандарту мышления времени: сочинить текст - значит сформировать вербальную, словесную реальность, которая в духе православного мистического отношения к слову в свою очередь начнет воздействовать на жизнь и "подталкивать" ее к желанной цели. С этим связана и другая особенность: содержание русской истории в изложении Илариона заполнено событиями, трансформированными его вообра
279
жением так, как они должны были происходить и - как они должны будут происходить благодаря саморазвивающейся логике Благодати. Поэтому "Слово..." можно рассматривать и как торжественную проповедь "по случаю", и как политическую публицистику, и как первый русский опыт футурологии, и как произведение искусства.
Единство переживаний религиозных и эстетических в национальном мировосприятии способствовало не только усвоению, но и дальнейшей трансляции во времени полуапокалиптического мировоззрения, вечно устремленного в будущее, обладающего качествами абсолютной истинности и завершенности "земного рая".
Экзегетика книжников, толкование священных текстов сообразно субъективно понятым задачам национальной жизни по существу явилась синтезом утопической устремленности религиозных упований, философских размышлений и морализаторства. Безусловно, равновесие между этими сторонами, гранями экзегетики было крайне неустойчиво. В этом смысле чрезвычайно показательны постоянные уклонения книжников в ересь монофизитства [1], гностицизма [2], арианства [3] и т.п.
1 Монофизитство (греч. monos - один и physis - природа) - направление в христианстве, утверждающее, что Христос обладает одной божественной природой, а не божественной и человеческой. Как ересь монофизитство осуждено в 451 г. на Халкидонском Соборе.
2 Гностицизм (от греч. gnostikos - познающий) - философско-религиозное движение поздней античности, вылившееся в ряд раннехристианских ересей. Гностизизм притязал на знание особого, таинственного смысла Библии, часто противоположного прямому. Оказал влияние на средневековые ереси и мистику нового времени.
3 Арианство - течение в христианстве, основанное священником Арием (IV в.), утверждавшим, что Христос не обладает божественной сущностью и свойствами. Он отличается от человека лишь более высокими достоинствами. Догмат о богочеловечестве Спасителя, принятый на Халкидонском Соборе, утверждает в Нем полноту Бога и человека "неслиянно, неизменно, нераздельно".
Поскольку экзегетика остается универсальной формой религиозно-философского отношения к миру в русском православии до XX века, постольку "неканоничность" христианских рассуждений по историософским и этико-антропологическим проблемам можно обнаружить у русских религиозных философов XIX-XX века - от Ф.М.Достоевского, В.С.Соловьева, Л.Н.Толстого до Н.А.Бердяева и А.Ф.Лосева.
Труды и проповеди книжников свидетельствуют, что христианство освободило человека из плена фатальности, вклю
280
ченности в круговорот природы, исключающей какие-либо изменения. Нравственные ценности постепенно становятся практической этикой, перед которой эстетика язычества отступает на задний план.
Философия и становление личностного самосознания (Нил Сорский и Иосиф Волоцкий)
В отличие от христианской мысли Византии и Запаса, русское самосознание облечено не столько в слова, сколько в образы религиозного
Своеобразным идеалом и путем к выявлению личностного начала на Руси являлись подвижники и святые, многие из которых были исихастами. Сама история жизни святого есть осуществленная попытка истории антропологии спасения через личное творчество, которое понимается как самоотверженное служение миру. Это история "выпадения" человека из родовой коллективности, возвышения над ней, утверждения личностного самосознания через причастность запредельной реальности.
Обращаясь ко всем и каждому, христианство изначально содержало в себе возможности, чуждые старому язычеству. Однако раскрывались они во всей полноте далеко не всем и не каждому. Почему?
– В качестве предположения можно сослаться на интересную, хотя и неоднозначную гипотезу Л.Гумилева о пассионарности и пассионарных личностях [2], на концепцию Л.Карсавина о средневековой выдающейся личности как гениальной усредненности качеств массы своего времени [3].
1 Более подробно см.: Символизм как выражение русской духовности. // Бобков К.В., Шевцов Е.В. Символ и духовный опыт православия. М., 1996.
2 Гумилев Л.Н. От Руси к России. М., 1992. С. 15-18.
3 Карсавин Л.П. Основы средневековой религиозности в XII-XIII веках. Пг., 1915. С. 9-13. С. 98-110.
281
Бесспорно лишь то, что пирамида культуры, в высшей точке которой находятся выдающиеся одиночки, часто не прочно стоит на своем широком основании, но перевертывается, балансируя на острие культурного лидерства. Лишь немногие становятся первыми личностями, ощутившими непреодолимую потребность осуществить свое человеческое призвание в мире. Часто уже при жизни они окружены ореолом необычности, чуда, ибо родовое сознание направлено к единству, а подвижники и святые преображают мир и культуру, еще более пробуждая тягу родового сознания к единству. Поэтому с полным основанием можно утверждать, что человечность святых, почерпнутая из православия, служила рождению качественно нового сознания из родовой коллективности Древней Руси.
Открыв в Боге человеческую сущность, человек - недавний язычник забывает о своей социальной маркированности и обретает радость в выплате неоплатного долга перед Богом. Встав на путь подвижничества, святой своими поступками каждый раз стремится воспроизвести открывшуюся ему идею добра, идеал справедливости, идею любви, давая тем, кто лишен душевной щедрости, благородства и терпения надежду и веру в существование высших ценностей и смысла жизни. Нравственной парадигмой собственной жизни он создает традиции новой земной жизни.
Отрицая жизнь народа, к которой он сам же принадлежит, святой пробуждает личностное самосознание в народе и организует ценностное, смысловое поле жизни, вдруг ставшей сложной, а иногда и страшной в результате усиливающегося расслоения общества. Неимоверным усилием немногих Русь движется к новым социально-этическим идеалам в общем ряду с другими народами, в чем-то иногда даже обгоняя их. Культ святых на Руси появляется как плата со стороны русского народного благочестия, весьма далекого от духа святости. Становление этого культа - далеко не гладкий, во многом противоречивый и длительный процесс, прерываемый социальными катаклизмами. В качестве примера можно привести знаменитый спор иосифлян и "заволжцев" [1].