Философский камень

Сартаков Сергей Венедиктович

Схватить, скрутить его, но это бесспорно — старший следователь прокуратуры, у него, конечно же, есть документы. Чем он, Тимофей, докажет, что схватил, скрутил врага? За оскорбление следователя сразу отчислят из школы…

Куцеволов?…

А Людмила почему не опознала его? Она тогда, пусть девчонкой еще, но проехала вместе с ним довольно долгий путь. Почему она его не узнала!

Чует или не чует сам Куцеволов, если это Куцеволов, нависшую над ним угрозу?

С тех пор как с трамвайной подножки поприветствовал курсантов, идущих в строю, он отрастил бороду —

стало быть, чует. Но мокрая кожаная тужурка у него топорщится на правом бедре, там пистолет, а Куцеволов не расстегивает тужурку, не тянется к пистолету — это как понять? Не чует он, что ли? А теперь ведь и его чужая фамилия, и где работает он — все враз для Тимофея стало известным. Если это действительно Куцеволов, а не трус, он должен немедленно вступить в борьбу, ни с чем не считаясь, — убрать своего противника. Или — бежать, если трус. Что же он сделает, как поступит?

Все это промелькнуло в сознании Тимофея за какую-то долю минуты.

— Пойду я, Люда. Боюсь, опоздаю, — сказал он Людмиле, так и не произнеся ни единого звука в ответ Куцеволову. — Теперь снова встретимся уже там, где я тебе показывал.

Он не назвал фамилии умышленно, из осторожности, на всякий случай. Сделал несколько медленных шагов к двери, рассчитывая, что Людмила вслед за ним тоже выйдет, его проводить, и тогда он успеет шепнуть ей несколько важных слов. Странно очень, но Куцеволов, кажется, совсем не встревожен этой их встречей. И хочет здесь спокойно остаться. Почему?

Не сделал бы он чего плохого Людмиле? Да нет, не может быть! Ведь скоро вернется хозяин дома… А все же…

— Люда, ты меня проводи немного, — попросил Тимофей, видя, что девушка не трогается с места.

— Знаете, а я, пожалуй, тоже с вами пойду, — небрежно сказал Куцеволов. — Видимо, Епифанцева что-то надолго задержало.

И плечом к плечу с Тимофеем выдавился сквозь узкую дверь на кухню.

Людмила шла следом за ними.

30

Тимофей медленно натягивал отволглую, тугую шинель, подпоясывался. Так, так… Вот теперь все правильно, понятно, почему с ним хочет пойти Куцеволов. Но как, какими словами об этом сказать Людмиле?

Сердце у Тимофея глухо постукивало, горячая волна подступала к горлу и делалось сухо во рту. Куцеволов уже надел кожаную свою фуражку и стоял между ним и Людмилой, холодно и безразлично глядя в угол комнаты. Но Тимофей заметил, что нижняя пуговица на тужурке у него сейчас была расстегнута.

— Люда, если в следующее воскресенье я к тебе не приду, — с расстановкой сказал он, глядя ей прямо в глаза и в то же время боковым зрением не выпуская из виду своего спутника, — если не приду, ты не жди, значит, я ушел с Куцеволовым? Уговорились?

Нужно, чтобы, на всякий случай, врезалась в память эта сейчас ей не очень понятная фраза. И быстро повернулся.

Ну? Отзовись же! Куцеволов ты или Петунин?

— Идемте!

Куцеволов только лениво качнул головой. Сказал укоризненно:

— В прежние времена, молодой человек, мой отец, например, не позволял себе так фамильярно разговаривать

с девушками. А он был всего лишь кочегаром в иркутской бане, а не курсантом военной школы. — С особой учтивостью протянул руку Людмиле: — До свидания, дорогая! И не забудьте, пожалуйста, сказать Епифанцеву, что Петунин ни у себя в кабинете, ни здесь его не дождался.

Он совершенно не нажал на слово «Петунин», но Тимофей все равно понял: Куцеволов не хочет открываться. Не хочет открываться до самой крайней, последней поры. Так отозваться, как сейчас отозвался он, мог бы только настоящий Петунин.

Но он же ведь не Петунин! Неужели Куцеволов думает, что он все еще не разгадан? Или надеется этим хотя бы Людмилу сбить с толку?

Тимофей сделал крупный шаг, притянул к себе девушку, неловко поцеловал ее в губы и оттолкнул:

— Поняла?

Он твердо знал теперь, что уходит отсюда в полную неизвестность.

Куцеволов оказался на крыльце чуть позади Тимофея. И опять добродушно пенял:

— А целоваться при посторонних с девушками, даже с невестами, молодой человек, вообще-то не полагается. Почему в наше время все нежные чувства как-то огрубели? — Махнул рукой: — Да что там! Случается, и сам себя порой ловлю на этом.

Они пересекли дворик и остановились по ту сторону штакетной оградки. Тимофей оглянулся на ярко освещенное окно, надеясь еще раз увидеть хотя бы тень Людмилы. Нет. Уже ушла в горницу. И, может быть, сидит и плачет от обиды. Действительно, как грубо все это получилось…

Впереди лежала глухая, мокрая тьма. Вокруг них тоже царила мертвая тишина. Только с крыши домика Епифанцева била в лужицы редкая, звонкая капель.

«У него пистолет под тужуркой, у меня нет никакого оружия, — напряженно думал Тимофей. — Станет ли он стрелять? С которой стороны от него мне лучше идти? Как он будет это делать?

— Да, погодка нынче в Москве, — сказал Куцеволов. — У нас, в Сибири, зима начинается лучше, сразу — крепкий морозец, снежок. Ты из каких мест?

В голосе Куцеволова сохранялась все та же ленивая тягучесть, с какой он перед этим читал Тимофею свои наставления. Казалось, он даже решает: не вернуться ли им обратно, в тепло.

— Из-под Шиверска. С Кирея. Между Братск-Острожным и Московским трактами. Поселочек в тайге, четыре дома, — сказал Тимофей. Он все добавлял и добавлял подробности, а сам следил незаметно, чем именно и как отзовется на его слова Куцеволов. — Беляки, когда удирали, мать у меня там убили. Весь поселок вырезали.

Куцеволов стоял неподвижно, чуть приподняв голову и ловя губами мелкие капли дождя.

— А я из-под Черемхова, — сказал он. — Выходит, мы с тобой не только земляки, но и друзья по несчастью. У тебя мать, а у меня жену белые расстреляли. На перегоне. Путевым обходчиком тогда я работал.

И Тимофей понял, что Куцеволов тоже постепенно добавляет подробности, чтобы узнать, как Тимофей на них отзовется. Ну, будет еще проверка? И словно бы в подтверждение этого Куцеволов ласково, но очень сильно жесткими пальцами сдавил бицепс правой руки Тимофея. Подержал и отпустил. Вздохнул сочувственно.