Философский камень
Шрифт:
На этот раз он не возьмет с собой ничего. Он оставит в каморке книги, к которым он, впрочем, теперь очень редко обращался за советом. Рукописи его не столь ценны и не столь опасны, чтобы таскать их с собой, убоявшись, как бы они не сгорели однажды в печи трапезной. Поскольку стояло лето, он решил отказаться от теплого плаща и зимней одежды — можно обойтись и легким плащом, который он накинет поверх своего лучшего платья. Он сложил в дорожную сумку инструменты, обернутые ветошью, да несколько редких и дорогостоящих снадобий. В последнюю минуту он сунул туда еще пару старых седельных пистолетов. Сведя поклажу к самому необходимому, он тщательно обдумал выбор каждого предмета. Деньги у него были: к тем крохам, что он скопил для отъезда, откладывая их из скудного монастырского жалованья, прибавился еще сверток, который за несколько дней до смерти приора ему передал старик монах, дежуривший у постели больного, —
Сначала Зенон намеревался доехать до Антверпена в двуколке Гретиного сына, а оттуда пробраться в Зеландию или в Гелдерланд, открыто восставшие против королевской власти. Но если его отъезд вызовет подозрения, лучше не подвергать опасности старую женщину и ее сына. Он решил пешком дойти до побережья, а там сговориться с лодочником.
Накануне отъезда он в последний раз обменялся несколькими словами с Сиприаном, который что-то мурлыкал в лаборатории. У парня был вид спокойного довольства, взбесивший Зенона.
— Надеюсь, вы отказались от ваших утех хотя бы на время траура, — сказал он ему напрямик.
— Сиприану больше не нужны ночные сборища, — заявил монашек, имевший детское обыкновение говорить о себе в третьем лице. — Он встречает Красавицу с глазу на глаз среди бела дня.
И, не заставив себя долго просить, рассказал, что на берегу канала обнаружил заброшенный сад, проломил ограду, и теперь Иделетта время от времени приходит к нему туда на свидания. А стережет их спрятавшаяся за стеной арапка.
— А ты позаботился о том, чтобы она не понесла? Одно неосторожное слово роженицы, и ты поплатишься жизнью.
— Ангелы не зачинают и не рожают, — заявил Сиприан с наигранной уверенностью, как повторяют заученные слова.
— Ох, да не мели ты этого сектантского вздору, — воскликнул, отчаявшись, лекарь.
Вечером накануне отъезда он поужинал, как это случалось частенько, с органистом и его женой. После трапезы органист, по обыкновению, пригласил его послушать пьесы, которые в ближайшее воскресенье намерен был исполнить на большом органе церкви Святого Доната. Музыка, таившаяся в звонких трубках, зазвучала в безлюдном нефе с гармонией и мощью, недоступной человеческому голосу. Всю последнюю ночь, проведенную Зеноном в келье при убежище Святого Козьмы, в его мозгу, переплетаясь с планами будущего, вновь и вновь звучал один из мотетов Орландо Лассо.
Слишком рано выходить было бессмысленно — городские ворота открывались только на рассвете. Он оставил записку, в которой объяснял, что его срочно вызывает к себе друг, заболевший в соседнем местечке, и он будет обратно не позднее чем через неделю. Никогда не мешает обеспечить себе возможность возвращения.
Улицу уже заливал серый летний рассвет, когда Зенон потихоньку вышел из убежища. Как он уходил, видел только пирожник, открывавший ставни своей кондитерской.
ПРОГУЛКА В ДЮНАХ
Он подошел к воротам Дамме в ту самую минуту, когда поднимали решетку и опускали подъемный мост. Стражники вежливо поздоровались с ним — они привыкли к тому, что по утрам он ходит собирать травы; его ноша внимания не привлекла.
Широкими шагами он быстро двинулся вдоль канала; был час, когда зеленщики привозят в город свой товар, многие из них узнавали лекаря и желали ему доброго пути; один из встречных как раз собирался полечить у него свою грыжу и приуныл, услышав, что врач надумал отлучиться; доктор Теус заверил его, что вернется к концу недели, хотя эта ложь далась ему нелегко.
Занималось прекрасное утро, как бывает, когда солнце мало-помалу разгоняет туман. Путника переполняла такая живительная бодрость, что ему было почти весело. Казалось, иди себе твердым шагом до того места на берегу, где можно найти лодку, и сами собой спадут с плеч тревоги и заботы последних недель. Рассвет хоронил мертвецов, свежий воздух рассеивал наваждения. Город Брюгге, который он оставил позади, существовал уже словно бы в другом веке, на другой планете. Преувеличивая значение мелких интриг и мелких склок, неизбежных во всяком затворничестве, он дивился, как случилось, что он на целых шесть лет замуровал себя в убежище Святого Козьмы и погрязнул в монастырских буднях, куда более пагубных, нежели сама церковная стезя, которая отвращала его уже в двадцать лет. Ему казалось, что, отказываясь столь долго от большого мира, он едва ли не надругался над неисчерпаемыми возможностями бытия. Конечно, работа пытливого ума, пролагающего путь к оборотной стороне
Он приближался к предместью Дамме, где когда-то располагался порт города Брюгге и, до того как обмелела река, во множестве теснились большие заморские суда. Но времена кипучей портовой жизни миновали: где прежде выгружали тюки с шерстью, теперь паслись коровы. Зенон вспомнил, как инженер Блондель при нем умолял Анри-Жюста взять на себя часть расходов, необходимых для борьбы с наступающим песком; близорукий богач отказал одаренному человеку, который мог бы спасти город. Племя скупцов поступает всегда одинаково.
Он остановился на площади купить хлеба. Двери в домах зажиточных горожан были уже отперты. Бело-розовая матрона в нарядном чепце выпустила на улицу спаниеля, который весело побежал, обнюхивая травку, на мгновение замер в виноватой позе, свойственной собакам, справляющим нужду, а потом снова стал прыгать и играть. Шумная стайка ребятишек, миловидных, пухлых, пестротою одежды похожих на малиновок, направлялась в школу. А ведь это были подданные испанского короля, которым суждено в один прекрасный день идти бить негодяев французов. Возвращалась домой кошка, из пасти у нее торчали птичьи лапки. Аппетитный дух теста и сала шел от лавки торговца жареным мясом, смешиваясь с тошнотворным запахом расположенной по соседству лавки мясника; ее хозяйка скребла и мыла замаранный кровью порог. Неизменная виселица торчала сразу за чертой города на небольшом поросшем травой холме, но висевшее на ней тело уже так давно поливали дожди, обдувал ветер и жгло солнце, что оно стало похоже на бесформенный тюк старой рухляди; морской ветерок ласково поигрывал лохмотьями выцветшей одежды. Появилась группа людей, вооруженных арбалетами, — они шли пострелять певчих дроздов; это были добрые горожане; весело болтая, они хлопали друг друга по спине, у каждого через плечо висела сумка — скоро она наполнится комочками жизни, которая минутой раньше пела в небесном просторе. Зенон ускорил шаги. Довольно долго он шел совсем один по дороге, петлявшей между двумя выгонами. Казалось, мир состоит из бледного неба да зеленой сочной травы, которая волнами колыхалась под ветром. На мгновение ему вспомнилось алхимическое понятие viriditas[36] — появление существа, невинно прорастающего из самой природы вещей, побег жизни в ее чистом виде, — но потом он отбросил всякие формулы и целиком отдался безыскусности утра.
Четверть часа спустя он нагнал бродячего торговца галантерейным товаром, тот шагал впереди со своим мешком; они обменялись приветствиями, торговец пожаловался, что дела идут плохо: многие города в глубине страны разграблены рейтарами. Здесь хотя бы поспокойнее, никаких происшествий. И снова Зенон продолжал свой путь в одиночестве. Незадолго до полудня он присел перекусить на холме, откуда уже виднелась вдали серая кромка моря.
Путник, вооруженный длинным посохом, уселся с ним рядом. Он оказался слепцом, который тоже вытащил из котомки какую-то снедь. Врач восхитился тем, как ловко этот человек с бельмами на обоих глазах освободился от висевшей у него на плече волынки, отстегнув ремень и осторожно положив ее на траву. Слепой порадовался хорошей погоде. Оказалось, он зарабатывает на жизнь, играя в трактирах или па фермах, чтобы молодые могли поплясать; нынче вечером он заночует в Хейсте, где в воскресенье ему предстоит играть, а потом пойдет в Слёйс: благодарение Богу, молодежь есть повсюду, так что без заработка не останешься, а иной раз и сам повеселишься. Поверит ли менеер? Находятся женщины, которые не брезгуют слепыми, — стало быть, потерять зрение не такая уж беда. Как многие его собратья-слепцы, волынщик часто, и даже слишком, употреблял слово «видеть»: он видит, что Зенон — мужчина в расцвете лет и человек образованный, видит, что солнце еще высоко стоит в небе, видит, что по тропинке за их спиной идет женщина, которая немного прихрамывает и несет на коромысле два ведра. Впрочем, похвалялся он не напрасно, он первым почуял, как по траве скользнула змея. Он даже попытался убить своей палкой гнусную тварь. На прощанье Зенон дал ему лиард, и слепец проводил его крикливыми благословениями.