Философский комментарий. Статьи, рецензии, публицистика 1997 - 2015

Смирнов Игорь

Журналистика Каткова была рассчитана на то, чтобы направить в желательное автору русло деятельность правительства (но не всегда достигала, впрочем, этой цели). Чтобы прийти к власти, Гитлер заключил союз с консервативным фон Папеном, а Сталин сделал орудием своей борьбы с троцкизмом Бухарина. Как поддающееся манипулированию видится под реакционным углом зрения и общество во всем его охвате. Теоретику надлежит при этом разрабатывать технологии, которые будут воплощаться в жизнь работниками социального фронта. Арон Залкинд, преодолевавший фрейдизм в опоре на павловскую рефлексологию, предложил в лекциях, прочитанных в 1926 году, множество воспитательных приемов, которые были призваны служить тому, чтобы “переключать” сексуальные инстинкты советских детей, преобразуя половую энергию в социально полезную. Самый, пожалуй, радикальный из американских бихевиористов, Беррес Скиннер, прорицал возникновение общества, в котором воцарятся “направленный [intentional. — И.С.] дизайн культуры и контроль над человеческим поведением…” [20] .

20

Skinner B.Beyond Freedom and Dignity. New York, 1972. P. 145.

К

списку противоречий, подтачивающих реакцию, следует присовокупить еще одно. Всячески натурализуя себя, она, с другой стороны, вынуждена прибегать к искусственно-насильственным средствам, дабы стать властью (реальной или чаемой). Реакция плодит притворство, репрезентируясь в интриге через то, что ей может быть чуждым (через субституирование, которое имеет не более чем инструментальное значение). Реакционер — вообще самоотчужденный субъект, очутившийся на том месте, которое отводится объекту (так, в программном документе немецкого национал-большевизма (1932) было записано, что Германия принадлежит к ряду угнетенных стран). Производя отсюда отрицание отрицания, беря реванш за потерю субъектности, индивид сосредоточивает в себе максимум негативности. Реакционеры склонны к авторефлексии, они постигают себя, как правило, лучше, чем их понимают сторонние наблюдатели. Вот к чему малоспособны лица, достигшие последней черты в своей негативности, так это к обращению таковой на себя, к раскаянию, к катарсису. Они отделяют себя от падшего в грехах человечества, чтобы направить его на путь истины (де Местр). Апологет нацизма Эрнст Бергманн придал этому затвердению идентичности расовые черты: “Нордический человек не кается. Он созидает и формирует” [21] . Но стоит почитать воспоминания Молотова, записанные Феликсом Чуевым, чтобы убедиться, что упорная вера в собственную непогрешимость была достоянием и распорядителей сталинского общества. Если люди реакции и пускаются в самокритику, то она носит характер временного отступления, как у Сталина (“Головокружение от успехов”), или неполна, неоткровенна, как у Шпеера. Некающимся участникам “второй революции” (так Гитлер назвал нацистскую, такова же — сталинская) противостоят герои первой, как это продемонстрировали старые большевики, признававшиеся во время Большого террора в несовершенных преступлениях, принимавшие на себя, пусть и под давлением, вину как таковую. Негативный резерв акциональности не исчерпан, пока она не овнутрена, пока ломка контекста не затягивает в себя самого производителя действия.

21

Bergmann E.Deutschland, das Bildungsland der neuen Menschen. Breslau, 1933. S. 88.

…коли рожа крива

Ликвидируя последствия возмущающих культуру или общество действий, реакция выполняет работу по расчистке исторического силового поля для новых парадигмообразующих начинаний. Наше время — пора одной из таких расчисток, сходная с эпохой, наступившей после Венского конгресса, или с периодом 1930-1940-х годов. Многое из того, что было выше сказано о реакции, отошедшей в прошлое, приложимо — mutatis mutandis– к современности.

Политическая реальность в США, а вслед за ними и в Европе, обусловливается ответными мерами на исламистские теракты, сообщившими демократическим режимам немало тоталитарных черт (как не вспомнить, думая о бессудно содержащихся в Гуантанамо заключенных, концепцию “ситуационного права” Карла Шмитта?!). Решения, выносимые в Германии коалиционным кабинетом министров во главе с Ангелой Меркель, можно назвать результатами взаимодействия двух правящих партий, но за таким обозначением не должен укрыться тот факт, что обе стороны в этой политической игре вынуждены самоопределяться в реакции одной на другую. Рефлексология и бихевиоризм давно вышли из моды, однако натурализацию человека подхватили распространившиеся ныне биосоциология, нейрология, генная инженерия, не ведающие, как объяснить феномен сознания. Пусть совершенное общественное устройство и не рисуется сегодняшнему уму в виде естественного, органического образования, зато экономическое преимущество на мировом рынке получают страны, эксплуатирующие свои природные ресурсы и использующие дешевый труд, массовую телесную энергию. Большие идеи, которыми был богат постмодернизм 1960-1970-х годов, более не в цене; что бы ни значило слово “постинтеллектуализм” (романы для пляжа, гламурные журналы, визуализацию и медиализацию “символического порядка” или что-то еще), оно — ключ к текущей культуре. И сейчас реакция, как это случалось прежде, разрывается между бытом и бытием. В каких условиях мы оказались: в обществе развлечений (всегда локальных) или в хозяйственной тотальности, достигшей планетарного масштаба? В глобализации экономики на первый взгляд трудно заподозрить реактивность, но на самом деле этот, как будто экспансионистский, процесс был вызван оттоком капитала из стран со слишком дорогой рабочей силой и так называемой “обратной колонизацией” — широким производством в некогда слаборазвитых странах товаров по образцу тех, что выпускаются в высокоразвитых. Допустимо ли говорить о логичности и рассчитанности новейших политстратегий, наблюдая за тем, как французы отвергают предложенную им конституцию Европейского сообщества, а Америка терпит поражение в Ираке? Первым в наши дни принялся проповедовать власть элит Петер Слотердайк в речи, произнесенной в замке Эльмау (1999). Критики дружно обвинили философа в попытке оживить нацистский отбор лучших представителей расы — немецкое правительство не замедлило приступить к созданию элитных университетов. Тот же Слотердайк начертал в трехтомном труде о сферологии (1998–2004) [22] образ человека, всегда увлеченного только одним — поиском и воздвижением убежищ, защитных сооружений, пустившегося, одним словом, в спасительное бегство от опасности. Похоже, что, в противоположность элитарному мышлению, с реакционным

народопоклонством дела теперь обстоят хуже, чем раньше. И все же знаменательно, что страны Западной Европы не желают впредь видеть себя поликультурными образованиями и к тому же обрели, объединившись, эквивалентную замену национальным самосознаниям — общеевропейскую идентичность, навязчиво обсуждаемую. Мне становится неловко из-за того, что под конец этого абзаца придется впасть в банальность: право же, кто не знает, что современный мир не в состоянии обойтись без политтехнологов и имиджмейкеров, морочащих общество?!

22

См. в русском переводе: Слотердайк П.Сферы: В 2-х т. СПб., 2006; 2007

Я не поклонник Освальда Шпенглера — его теория вырождения культур в цивилизации не выдерживает проверки на универсализм (взять хотя бы завершающий период существования Византии, ознаменовавшийся духовным подъемом, который выразился в исихазме). Но культура последней четверти XX — начала XXI века развертывается, как, может статься, никакая иная, по сценарию Шпенглера. Спекулятивные конструкты, выстроенные раннепостмодернистской философией, постепенно превратились в технологии, реализовались на практике. Письмо, которое абсолютизировал Жак Деррида, оттеснило на задний план непосредственную устную коммуникацию, получив такой новый канал распространения, как электронная почта. Само устное общение, преобразованное мобильной телефонной связью, делает индивида, пользующегося ею (сплошь и рядом с одержимостью), наличным-в-отсутствии, то есть находящимся в том промежуточном состоянии, которое было важно опять же для Деррида, ведшего полемику с “метафизикой присутствия”. Симулякры, которым посвятили немало умственных усилий Жиль Делёз и Жан Бодрийяр, наполнились вместо символического субстанциальным содержанием в опытах по клонированию (и заполнили вещевой рынок в виде китайских подделок под западные изделия с престижной маркой). Ризомы, рассматривавшиеся Жилем Делёзом и Феликсом Гваттари в генерализованном плане, воплотились благодаря техническим инновациям во всемирную компьютерную сеть. Эрвинг Гоффман разработал социологическую модель театрализованного общества — это барочное по происхождению представление оtheatrum mundiстало руководством к действию для политманипуляторов, заставляющих электорат участвовать в продуманном ими спектакле.

Итак, ранняя постмодернистская идейная парадигма подытоживается в отреагировавшей на нее техносфере, продлевающей ее жизнь, но и отрицающей ее духовность своей материальностью (несущественно, чт'o подразумевать под последней: приборы, которые нас окружают все теснее, или людские массы, которые подвергаются индоктринированию — все более назойливому). Как социально-историческое явление, современность ревизионистски отзывается на затяжной период антитоталитаристского восстания умов, начавшийся политически с молодежного протеста шестидесятников в Западной Европе и США и кульминировавший в развале советской империи.

Остается объяснить, почему я ничего не сказал о России XXI века. Собственно, только по ее поводу и написана эта статья. Но я употребил фигуру умолчания, потому что мне хотелось непредвзято разобраться в том, каков смысл реакции. При рассмотрении сегодняшнего отечественного материала мне было бы не избежать пристрастности, пусть он так и просится в примеры, много ярче, чем западный, свидетельствуя о том, что мы живем в годы реакции. К некоторым из мыслителей, упомянутых выше, я испытываю сильнейшее притяжение. Однако реакционная направленность ума в общем и целом непримиримо чужда мне. Безоценочное понимание реакции — трудно дающаяся цель. А если взять для анализа “управляемую демократию”, то и вообще недостижимая.

И второе. Людям, охваченным повседневными заботами, покорным модным веяниям, читающим литературные и научные новинки, чтобы не отстать от других, — короче, погруженным в современность, она предстает не отчуждаемой от себя — тем, что есть, ибо должно быть. Настоящее и впрямь императивно. Но, чтобы адекватно осознать себя в нем, нужно знать, что оно — только одна из возможностей истории. История — все; современность исторична и как преходящий порядок вещей, и как нечто укорененное в прошлом. И то и другое релевантно также для реакционных эпох.

From Kavalerov with Love. К 70-летию Омри Ронена

Опубликовано в журнале: Звезда 2007, 7

Об Омри я услышал много раньше, чем он это предполагает. Осенью 1956 года я превратился на некоторое время в живой придаток громоздкого лампового радиоприемника, ловя сообщения Би-би-си о революции в Венгрии. Конечно, я не знал тогда, что в этом восстании, среди тысяч прочих, был замешан и будапештский студент Имре Сорени, который позднее примет имя Омри Ронен. Но у всякого большого события должно быть индивидуальное лицо. Когда я в начале 1980-х годов увидел Омри, он и стал для меня наглядным воплощением того, с чем я был знаком главным образом понаслышке.

В сознании крепко сидит впечатление, что я встретился с этим человеком уже тогда, в достопамятном пятьдесят шестом. До этого я пережил пару ошеломительных новостей значительного исторического масштаба. Я видел бесконечные людские толпы, собравшиеся в день похорон Сталина на площади перед Зимним дворцом без всякого принуждения, но не ведая — зачем. Через три года секретарь Фрунзенского райкома партии, поразивший меня щеголеватостью и интеллигентностью, подробно пересказал школьникам-комсомольцам, и мне в их числе, тайный доклад Хрущева на ХХ съезде. Но и смерть Сталина, и критика в его адрес были событиями, как бы точнее сказать, скатывавшимися сверху, пусть и заставлявшими напряженно думать, но все же не дававшими мысли свободы и самостоятельности. Произошедшее властвовало над вами, не вы над ним и самим собой. Венгерская революция оказалась для меня первым случаем, когда я ощутил себя современником волеизъявления, шедшего снизу, бывшего мотивированным и целеустремленным, расковывавшего, хотя бы умственно, и тех, кто лишь следил за совершавшимся. Весь последующий распад советской империи, затянувшийся до 1991 года, был запрограммирован, предсказан на улицах Будапешта. Мой текст — о зависти. Омри, я завидую Вам в том, что Вы тогда были там.