Философский словарь
Шрифт:
Свобода Мысли (Libert'e De Penser)
Не особый вид свободы, а отдельный случай ее проявления, право думать что хочешь, не встречая принуждения ни от кого и ни от чего, кроме себя и собственного разума. Свобода мысли это и есть сама мысль постольку, поскольку она свободна от предрассудков, догм, идеологий и пристрастий. Никогда не бывает чем-то раз навсегда данным и постоянно требует завоевания. Ее суть вслед за Горацием и Монтенем, но до Канта выразил Вольтер: «Наберитесь смелости думать самостоятельно».
Свобода Предпочтений (Безразличие) (Indiff'erence, Liberte D’)
Добровольность в смысле свободы от следования какимлибо наклонностям или предпочтениям;
Связка (Copule)
В классической логике слово (как правило, глагол «быть»), связывающее субъект с предикатом.
Святой (Saint)
Это слово употребляется в двух значениях, религиозном и нравственном. Богословие называет святым человека, который благодаря вере, надежде или милосердию достигает единения с Богом (единственным, кто абсолютно свят). Святой любит Бога превыше всего на свете и больше себя самого. Силой этой любви он обретает спасение и вечное блаженство в Царствии Небесном. Разумеется, все его поступки высоконравственны, но руководствуется он не столько чувством долга, сколько любовью и верой.
С точки зрения морали святой – тот, чья воля полностью согласуется с нравственным законом, воспринимаемым не как обязанность или долг (что подразумевает принуждение), а как проявление свободы (что подразумевает независимость в поступках). По Канту, это достигается только в Боге («Критика практического разума», I, Аналитика чистого практического разума, § 7, примечания) или после смерти (там же, О диалектике чистого разума, IV). Из чего не следует, конечно, что всякий, кто не считает себя кантианцем, волен уклоняться от исполнения нравственного долга. В широком смысле слова мы называем святым человека, который всегда и во всем остается верен этому долгу.
Именно поэтому святой может быть атеистом, а атеист – святым. Впрочем, такое встречается нечасто. И не только потому, что посредственность – явление куда более распространенное, как среди верующих, так и среди неверующих, но и потому, что большинство святых (если допустить, что таковые существуют, либо в той мере, в какой их можно считать святыми) на самом деле искренне верят в истинность того, что любят и что ими движет. Они правы в том смысле, что эта истина существует в них самих, то есть они сами и являются этой истиной. Но они, возможно, заблуждаются, полагая, что эта истина существует помимо них, помимо мира, как некий абсолют. Все мы, какими бы грешниками ни были, порой творим добро – с этим не поспоришь. Но разве из этого следует, что Добро существует независимо от нас и творит нас?
И в нравственном, и в религиозном смысле слова святой отличается от мудреца, который не нуждается ни в вере, ни в надежде, ни в подчинении чему бы то ни было. Бог? Спасение? Закон? Мудрецу нет дела до этих абстракций. Он согласен оставить их философам, которым без них никуда.
Мудрец и святой, как сказал Хайдеггер, существуют по соседству, но на разных горных вершинах.
Святой обитает на вершине веры или нравственности.
Мудрец – на вершине этики.
Внешне они так похожи, что их нетрудно спутать, тем более что ничто не мешает, во всяком случае теоретически, одному и тому же человеку быть
То, что ни абсолютной мудрости, ни абсолютной святости не существует, представляется очевидным (разве вершина может быть абсолютной?), хотя это не значит, что ни то ни другое невозможно. Чувство смирения заставляет нас отдать пальму первенства святому. Чувство юмора – мудрецу.
Святость (Saintet'e)
Нравственное или религиозное совершенство. В абсолютном выражении cвойственна только Богу, если он существует, но в широком смысле приложимо к людям, достигшим единения с Богом или неукоснительно исполняющим нравственный закон. Как и мудрость, святость – идеал, и всякий, кто осмелится претендовать на приближение к нему, тем самым будет от него отброшен далеко назад. Но эти два идеала различаются между собой. В одном случае мы имеем идеал подчинения (подчинения Богу или нравственному закону; арабское слово «муслим», означающее святого, этимологически восходит к слову «покорный»); в другом – идеал свободы (в Индии мудреца называют «дживан мокша», что означает «живущий свободным»). Впрочем, это противопоставление так же абстрактно, как и оба названных идеала. Разве можно быть свободным, не подчиняясь необходимости? Разве можно подчиняться нравственному закону (иными словами, свободе в себе, то есть собственной автономии), не будучи свободным? Мудрец и святой, доведись им встретиться, наверняка предпочтут поговорить о чем-нибудь другом. Или просто молча улыбнутся друг другу.
Святотатство (Sacril'ege)
Оскорбление святого. Святотатцем в строгом смысле слова является, например, человек, плюющий на крест (именно так поступил Джордано Бруно на костре). В более широком смысле святотатством называют насилие, пытку, убийство (священным является все, что может быть подвергнуто профанации: так, человеческое тело священно). Отсюда вытекает, что не всякое святотатство достойно порицания. Святотатство, совершенное Джордано Бруно, лично для меня является одним из немногих человеческих поступков, заслуживающих восхищения.
Священник (Prеtre)
Особого рода чиновник, находящийся не на службе государства, а на службе Церкви; не на службе нации, а на службе Бога. Можно сказать, что священник – министр культа, а не гражданского общества. Нелепостью было бы судить обо всех священниках как о чем-то совокупном. Даже Вольтер, боровшийся против них, никогда этого не делал. Священник должен быть «целителем душ», пишет Вольтер, но далеко не все из них на это способны. «Если священник говорит: “Поклоняйтесь Господу, будьте справедливы, снисходительны, сострадательны”, – это хороший целитель. Если он говорит: “Верьте мне, иначе отправитесь на костер”, – это убийца».
Священный (Sacr'e)
Имеющий абсолютную ценность. Всякое поползновение против священного, не сопровождаемое особыми предосторожностями, приравнивается к святотатству. Мир священного – особый мир, своего рода представитель иного мира в мире здешнем. Он существует, или должен существовать, отдельно от повседневного, светского, да и просто человеческого мира. Поэтому слово «священный» исполнено более глубокого смысла, чем слово «достопочтенный». Действительно, священное заслуживает больше чем уважения; оно требует поклонения и «трепетного страха», некоего сочетания ужаса и зачарованности. В этом, строгом, смысле слово «священный» принадлежит религиозному словарю и противостоит понятию «профанация» – точно так же, как божественное противостоит человеческому, а сверхъестественное – природному. Если допустить, что ни богов, ни сверхъестественного не существует, в чем лично я убежден, то окажется, что «священный» – не более чем слово, которым мы обозначаем архаические или иллюзорные чувства.