Финал
Шрифт:
Идти она все еще не могла, зато удалось подползти по гранитному полу пещеры к телу своей матери. Теперь от нее осталась одна пустая оболочка. Когда Палома еще спала зачарованным сном, ее кожа сохраняла нормальный цвет, а грудь вздымалась и опускалась. Однажды Телла подумала, что мать неподвижна, как труп, но лишь теперь поняла, как она тогда заблуждалась.
– По крайней мере, он ударил ее ножом вместо того, чтобы испепелить – а ведь ему это вполне по силам, – заметил Джекс. – Умереть в огне было бы куда болезненнее.
– Мне от этого не легче, – пробормотала Телла.
– Ну, на роль утешителя я никогда не годился. – Джекс поднял
– Отпусти меня, – запротестовала Телла. Меньше всего на свете ей сейчас требовалась помощь Мойры.
Джекс тяжело вздохнул.
– Если я оставлю тебя здесь, ты умрешь, подобно своей матери, когда Гавриил вернется к жизни. Или на тебя случайно наткнется другая Мойра.
– Тебе-то какое дело?
– Никакого. – На щеках Джекса появились ямочки, а узкие губы раздвинулись в резкой улыбке, превратившей его в прекрасного хитрого Принца Сердец, которым Телла была очарована в детстве. – Просто мне самому нравится тебя мучить.
– Слишком поздно, – пробормотала Телла, думая о том, что ей, вероятно, следовало оказать ему большее сопротивление.
Джекс не беспокоил ее последние шестьдесят с лишним дней, и предположительно она была его настоящей любовью – единственным человеком, невосприимчивым к его роковому поцелую, но при этом он по-прежнему оставался Мойрой. Смертоносной, к тому же. До появления Легендо именно он был наследником Элантины и, если верить слухам, лишил жизни целых семнадцать человек, чтобы вплотную приблизиться к трону. Он даже угрожал убить Теллу, но, невзирая на его злобный нрав и коварство, она его никогда не боялась. А теперь и вовсе не чувствовала ничего, кроме оцепенения.
Смерть матери казалась бессмысленной. Гавриил не причинял ей вреда до тех пор, пока она сама не ранила его. Возможно, он не убил бы ее, если бы она первой не ударила его ножом. Зачем ей было так рисковать, зная, что он все равно воскреснет?
– Кто такой Гавриил? – Телле с трудом удалось заставить себя произнести это имя. – Что за Мойра?
Холодные пальцы Джекса напряглись на ее спине.
– Я говорю тебе это только потому, что он нравится мне еще меньше, чем ты. Гавриил – это Упавшая Звезда.
Та самая Мойра, которая, если верить колдунье, создала всех остальных богов и богинь Судьбы. Ядовитая волна ярости на мгновение прорвалась сквозь владеющее Теллой оцепенение. Если Легендо действительно хотел убить Упавшую Звезду, чтобы уничтожить других Мойр, придется ему встать в очередь.
– Я найду способ уничтожить его, – поклялась Телла.
– Только не в таком состоянии, – пробормотал Джекс, неся ее вверх по ступенькам.
Когда они с Джексом, наконец, выбрались из пещеры, Телле не хотелось видеть небо. По ее мнению, оно должно было стать черным, но продолжало оставаться ослепляюще синим с переливчатыми нитями индиго. Обычно Телле нравилось, когда солнце допоздна задерживалось на небосводе, продолжая своими лучами разгонять подкрадывающийся мрак ночи, но сейчас это казалось неправильным. День должен был завершиться, а солнце – скрыться и погрузить мир во тьму в тот момент, когда умерла ее мать.
У Теллы перехватило дыхание. Она закрыла глаза, пытаясь отгородиться от света, но стало только хуже. Стоило ей смежить веки, как перед мысленным взором снова и снова возникал Упавшая Звезда, вонзающий нож в сердце ее матери.
В груди клокотало глухое рыдание. Телла весьма смутно понимала, где находится, когда Джекс нес ее по кирпичной улице.
Судя по запахам, путь они держали вовсе не в квартал Пряностей. Ни намека на едкий запах сигар. Ни струйки пролитого спиртного, ни капли мочи на мостовой. Джекс пронес ее по чистеньким дорожкам Университетского городка, окунув в мир книг в кожаных переплетах, отглаженных мантий и аккуратно подстриженных живых изгородей. Здесь в изобилии произрастали честолюбивые целеустремленные ученые – совсем как сорняки.
Приближаясь к четырехэтажному дому из глиняно-красного кирпича с колоннами из оникса, Джекс замедлил шаг. Телле хотелось спросить, что они здесь делают, не здесь ли он живет, но сумела лишь разрыдаться.
То, что с ней происходило, даже нельзя было назвать плачем. Плач подразумевал некую сопричастность, действие. Но для Теллы игры закончились. На самом деле у нее едва получалось дышать.
– Я бы мог сказать что-нибудь утешительное, но в прошлый раз ты этого не оценила, – пробормотал Джекс, однако, вопреки словам, крепче прижал ее к своей холодной груди, подойдя к двустворчатым полированным дверям.
Возможно, он действительно намеревался пытать ее. Или знал, что, хотя онемение ее почти прошло, поставь он ее на ноги, она все равно не сумела бы сделать и пары шагов самостоятельно, а просто осталась бы лежать на ведущих к его дому ступеньках даже после захода солнца и наступления ночной прохлады, пока снова не оцепенела бы. Потому что разом нахлынувшие чувства причиняли неимоверную боль, повсеместную и всеобъемлющую. Ее душа была изранена и кровоточила, так что Телла понадеялась даже, что эмоции выплеснутся наружу. Тогда, возможно, ей не будет так невыносимо больно и трудно дышать, думать и чувствовать что-либо, кроме агонии.
Дверь распахнулась перед ними, и они вошли внутрь. Невыносимое голубое небо сменилось потолком с золотыми люстрами, рассыпающими снопы искр по стенам, оклеенным обоями с черными и красными символами игральных карт. Итак, Джекс принес ее в игорный дом, полный торговцев дурманящими препаратами, которые улыбались, как тигры, и игроков, нетерпеливых, как жаждущие материнского молока детеныши.
Люди смеялись, хлопали в ладоши и с криками и воплями бросали кости на столы. Все происходящее представлялось Телле чертовски неправильным. Окружающая обстановка виделась ей размытым пятном игровых фишек и шипучих напитков, развязанных шейных платков и пощелкивания рулеток. Когда кто-то выигрывал, с потолка прямо на головы сыпалось конфетти из червей, треф, бубен и пик. В некотором роде эту комнату можно было назвать живой – в отличие от Паломы.
Если кому-то и показалось странным, что Джекс нес на руках истерично всхлипывающую девушку, то виду не подал. Или, может, Телла просто не заметила. Хоть задернутые на окнах шторы и не пропускали света, царящие в игровом зале Джекса шум и хаос многократно усиливали пронзительную пустоту внутри ее.
Пробираясь сквозь толпу, Джекс крепче прижимал Теллу к себе, а подходящим к нему людям лишь нараспев отвечал: «Разве не видите, что у меня руки заняты?» или и вовсе не обращал внимания.