Финальная шестерка
Шрифт:
Мой пульс учащается. Откинув крышку, я вижу синюю куртку на шерстяной подкладке – с самого потопа не носил таких красивых и теплых вещей. На ней три нашивки: две с эмблемами учебного центра и ЕКА, третья с моим именем. На спине Миссия «Европа» крупными буквами. Осознав, что это происходит на самом деле, я на секунду теряю дар речи.
Под курткой лежат защитного цвета брюки, пара кроссовок экстра-класса, голубая рубашка. К ней золотой булавкой прикреплен значок с итальянским флагом. У меня перехватывает дыхание: покидая
– Великолепно! – говорю я доктору. – Спасибо большое.
– Рад, что тебе нравится, – усмехается он. – Жду тебя внизу через двадцать минут.
Я киваю. Адреналин так и бушует во мне. Новая форма, первый заокеанский полет – все равно что стать другим человеком. Я с благодарностью принимаю свой второй шанс, но часть сознания еще тоскует по себе прежнему, по сыну и брату.
Надеваю рубашку, натягиваю штаны и кроссовки. Удобные какие, точно по облаку в них идешь. Теперь куртка, и всё.
Охрана сопровождает семью Винсенти, доктора Шредера и меня на дворцовую пристань. Провожающие громко кричат «ура». Я улыбаюсь Элене, она отвечает тем же, но смотрит невесело: вчерашнее открытие все еще тревожит ее. Как бы передать ей, что мне это параллельно? Главное, что выбрали меня, не важно за что.
Премьер-министр показывает вперед: к нам приближается катер. Мое сердце взмывает при виде лодки, которая не только спасла мне жизнь, но и круто переменила ее.
– Готов, Лео? – спрашивает доктор Шредер.
В последний раз обвожу взглядом свой Рим, прекрасный даже после потопа. Никогда мне не забыть этот вид с утренним солнцем, играющим на воде.
– Arriverderci, Roma, – тихо произношу я и говорю доктору: – Всё, поехали. – С Винсенти я попрощался еще во дворце, но Элена вдруг обнимает меня и шепчет на ухо:
– Помни, что я тебе сказала. Будь начеку.
– Ладно, не беспокойся.
Катер отчаливает, и фигуры провожающих на пристани отходят назад, а с ними и тревоги Элены. Я думаю только о том, что ждет меня впереди.
Стройный белый «Гольфстрим» спускается к нам с небес и садится на дорожку Тосканского аэродрома. Мы с доктором пригибаемся.
– Я говорил вам, что никогда еще не летал? – кричу я, перекрывая рев двигателя. Доктор Шредер удивляется. – Правда, правда! На самолеты у нас денег не было, мы всюду ездили поездом.
Доктор кладет руку мне на плечо.
– Теперь ты, возможно, полетишь дальше, чем кто-либо из землян.
От его слов я покрываюсь мурашками. Чем дальше мой дом, тем больше мне хочется, чтобы это сбылось, и тем труднее представить свое возвращение. Самолет подкатывает к нам, двери открываются, опускается трап. Пилот, капитан итальянских ВВС, выходит, здоровается с нами, провожает в салон.
– Уютно здесь, в телевизоре все по-другому выглядит, – замечаю я.
– Большие
– Но я теперь вроде как в армии? В итальянской? Меня ведь призвали.
– Ты представляешь Италию в новой Всемирной армии, – объясняет доктор. – Все мы теперь сражаемся на одной стороне, спасая вид гомо сапиенс.
Я киваю, притворяясь спокойным, но завожусь еще больше.
– Взлетаем, – говорит капитан по радио. – Пожалуйста, пристегните ремни.
– Есть, – отвечает доктор.
Я хватаюсь за поручень кресла, и мы взмываем в небо, как на старом аттракционе. Самолет проходит сквозь облака, меня мутит, костяшки пальцев белеют.
– Здесь всегда так трясет?
Доктор Шредер, которому, видимо, тоже худо, поворачивается ко мне.
– Раньше так не было – это побочный эффект климатических изменений, избыток углекислого газа. Но наверху все равно безопаснее, чем внизу, поверь мне.
– Я верю.
Смотрю в окно, стараясь отвлечься. Вскоре меня охватывает тревога: внизу сплошная голубизна, бескрайний океан с редкими островками суши.
– Вот почему наша миссия так важна, – проследив за моим взглядом, говорит доктор. – Еще недавно, в твоем раннем детстве, пейзаж внизу был совсем другим. Ученые-климатологи предупреждали о загрязнении и выбросах углерода… да что теперь говорить. Времени у нас мало, океан наступает.
– Совсем мало, – соглашаюсь я, глядя вниз.
Похоже, весь Лос-Анджелес собрался в аэропорту Бербанк, чтобы посмотреть, как мне плохо. Я цепляюсь за своих, пытаясь не слышать, как выкрикивают мое имя, не видеть вспышек мобильников и плакатов с надписью «Двадцать четыре призывника – наш последний шанс!» Меня вот-вот оторвут от семьи, и я стараюсь использовать каждую оставшуюся секунду. Мы, все четверо, обнимаемся, я зарываюсь в плечо отца.
– Наоми азизам, мы будем тосковать по тебе, – шепчет папа. – Что же делать, если ты рождена не для этой планеты, а для чего-то большего.
– Папа прав. – Мама берет мое лицо в ладони, будто только теперь осознала, что может расстаться с дочерью навсегда. – Мне больно тебя отпускать, но и в нашем гибнущем мире тебе не место. Лети… и меняй лик вселенной.
– Я бы рада, но…
Брат вытирает глаза рукавом. Как объяснить им, что ум влечет меня в просторы вселенной, а сердце рвется домой?
– Не забывай еще вот о чем, – добавляет мама сквозь слезы. – Если ты выйдешь в суперфинал и ваша миссия будет успешной, нам троим гарантированы места в первом же пассажирском транспорте на Европу. И мы опять увидимся… в лучшем мире.