Фирма
Шрифт:
— Ты умный парень, Буров. И конечно, понимаешь, что любое твое телодвижение, направленное в сторону, сразу станет мне известно и я приму соответствующие меры. Это очень просто. Ты себя так скомпрометировал, дружок, — клейма негде ставить. И знаешь, в чем твое единственное спасение?
— В чем?
— Думай, думай, интриган! Думай! Не разочаровывай меня! Одна-единственная вещь. Именно из-за нее я предлагаю тебе такой шанс, который не каждому, ох не каждому выпадает в жизни. Всего одна вещь, которую ты сделал правильно. Ну?
Андрея осенило.
— Это то, что я не пришел
Майор помолчал ровно столько, чтобы Андрей понял: он угадал. И только после этого Климов, кивнув, ответил:
— Именно так. Именно потому, что не пришел. Мы не берем на работу добровольцев. Особенно из молодежи. Нам не нужны излишне эмоциональные люди. Такие, знаешь, которые вдруг принимают решения. Черт их знает, что им взбредет в голову завтра. Или через год. А еще опаснее — через пять лет, когда ты уже сделаешь на него ставку, будешь от него в какой-то степени зависеть… Понимаешь?
— Да.
Буров насторожился, он почувствовал, что этаким отеческим тоном, на который неожиданно переключился майор, тот пытается усыпить его, Андрея, бдительность, с тем чтобы огорошить очередной атакой, нанести новый коварный удар.
— Ты не напрягайся, — сказал Климов. — Не надо. Сидишь как на иголках, думаешь, я тебе сейчас какой-нибудь вопрос на засыпку подкину. Не подкину. Ты для меня, Андрюша, ясен как белый день. Человек ты неглупый, понимаешь, что деваться тебе некуда и отныне будешь делать все, что тебе здесь скажут. И делать это ты будешь честно, изо всех своих сил. Ведь так?
— Так, — серьезно ответил Андрей.
— Ну вот, значит, нечего тратить время на всякие прелюдии. Слушай меня внимательно. Я перехожу к сути дела.
«Суть дела» распахнула перед ошеломленным Буровым такие сияющие перспективы, о которых он и помыслить не мог. Климов предлагал ему работу — настоящую работу — в только что организованном Ленинградском рок-клубе. То, что клуб открылся по инициативе Большого Дома, для Бурова и раньше не было секретом, он только не понимал, зачем «комитетчикам» палить из пушки по воробьям, строить целую бюрократическую структуру ради такой мелочи, как питерские рок-музыканты. Если их нужно контролировать, то, во-первых, эта публика достаточно малочисленна, а во-вторых, они все на виду, бери любого, их квартиры, места встреч, репетиционные «точки» — отнюдь не тайна за семью печатями. И только теперь, благодаря информации, которую ему выдавал майор — строго дозированно, как понимал Буров, — все начало становиться на свои места.
— Запоминай, Андрей.
Майор достал из ящика стола несколько фотографий.
— Вот это — некто Алжир. — Климов протянул Андрею первую карточку.
— Так я его знаю. Костик. Господи ты боже мой…
— Знаешь — хорошо. Дальше. Матвеев. Заканчивает…
— Кажется, военмех, — подхватил Андрей.
— Смотрю, ты и вправду в курсе дела, — сказал майор.
— Я же вам говорил…
— Хорошо.
Майор посвящал Андрея в тонкости предстоящей работы еще минут тридцать. Потом, закончив беседу, сказал:
— Домой, Андрюша, добирайся сам. Мы тебя, извини, подвозить не будем. И вообще, чем меньше со мной будет контактов, тем лучше. И помни, что ты…
— Я понимаю, —
— И вот еще что… Подпиши-ка мне эту бумажку…
Майор придвинул к Андрею неизвестно как появившийся на столе листок.
«Подписка, — подумал Буров. — О неразглашении…»
Он бросил взгляд на бумагу.
«В случае разглашения…»
Дальше Андрей читать не стал. Он понимал, что стоит ему дать Климову хотя бы ничтожный повод усомниться в его, Бурова, благонадежности, майор его просто в порошок сотрет. В буквальном смысле. Тут, в этом кабинете, никакими метафорами даже не пахло. Чистый реализм, дистиллированный. Социалистический. В самой хрестоматийной его форме.
— Да, — повторил Буров. — Всех помню. А вот вас, Александр Михайлович, нет.
— Ну, это ничего, — ответил Шурик. — Значит, теперь я тоже внесен в анналы.
— Куда?
— В анналы.
— А-а, ну-ну.
Буров усмехнулся. Рябой оглядел зал, придвинул к себе тарелку с ломтями красной рыбы, зеленью и тоненькими кусочками сыра.
— Как идет ваше дело?
— Какое? — спросил Буров. — У меня их, Александр Михайлович, столько…
— Ну как же… Меня интересует, конечно же, Леков. Что там случилось, не выяснили еще?
— А меня-то как это дело интересует, вы, Александр Михайлович, даже и представить себе не можете!
— Что так? — спросил Шурик.
— Да ведь покойника-то до сих пор не идентифицировали.
— То есть? Что вы хотите этим сказать?
— Только то, что сказал.
— Вы думаете, Андрей Петрович, это не Леков там сгорел?
— Не знаю. Может быть, он, а может быть, и нет. Фактов не имеем-с.
— Но ведь похоронили уже…
— Ага. Именно так похоронили, заметьте, чтобы и эксгумацию невозможно было сделать. То есть не похоронили, а пепел развеяли. Ищи ветра в поле. В данном случае очень точное выражение…
— Вы что, серьезно? Это же…
— Я совершенно серьезен, — сказал Буров. — И в этой связи, Александр Михайлович, у меня к вам есть несколько вопросов.
— Да ради бога… Пожалуйста.
— Я хотел спросить, как у вас вообще дела идут.
— Какие дела?
— Я имею в виду вашу основную работу.
Буров выделил слово «основную», подчеркивая, что ему известно много больше, чем, возможно, хотел бы Рябой.
— Хм… А что такое? Нормально идут дела… Пашем…
— Хочу вас предостеречь, просто по-дружески… Мы ведь вроде как свои, можно сказать, люди?
— Надеюсь.
— Так вот. Могу сообщить, что на небезызвестной вам фирме «ВВВ» строятся гигантские планы. Вавилов… Вы с ним знакомы?
— Конечно.
— Так вот. Он укрупняется… Речь идет о настоящей монополии.
— Монополии, простите, на что?
— На все. На концертную деятельность, на производство носителей — компакт-дисков, кассет…
— Андрей! — Рябой назвал следователя по имени не случайно. Он как бы показывал, что Буров сейчас заехал на чужое поле, на территорию, которую почти не знает, и затронул вопросы, в которых очень слабо разбирается. — Я вот что хочу вам сказать, Андрей. То, о чем вы говорите, совершенно нереально. Совершенно. Об этом даже речи быть не может. Это утопия.