Физическая невозможность смерти в сознании живущего. Игры бессмертных (сборник)
Шрифт:
Вымещая злость на ни в чем не повинном компьютере, бью по выключателю. Бедная машина умирает, не успев задать свои обычные вопросы. Я осознаю, что только что мысленно произнес слово «умирает», и в ярости стучу кулаком по столу. Подпрыгивает монитор, дребезжит стакан. Пытаюсь успокоить себя. Так нельзя. Так нельзя… Глубокий вдох. Выдох. Все, пора спать. Утро вечера мудренее. Впрочем, какое уж тут утро.
Тянутся, проходят, перемешиваются в памяти серые дни. Мы так хотим,
Мы стараемся пройти этот идиотский экзамен – и не можем. Неотвратимая смерть, о которой мы всегда подсознательно помним, мелькает в наших ответах на иезуитские вопросы профессора. Она проскальзывает в обмолвках, о которых мы даже не подозреваем, показывает свое мерзкое лицо в невинных фразах и комментариях.
Мы стараемся быть предельно лаконичными, мы демонстрируем чудеса предусмотрительности, но вновь и вновь наши губы нарушают запрет. Мрачные и унылые, сидим мы в своих комнатах, выходя лишь для того, чтобы в очередной раз провалить экзамен.
Моя единственная радость – Восьмая. Так я теперь даже мысленно стараюсь называть Мари, после того как произнес ее настоящее имя, отвечая на вопрос профессора. Мы просто друзья. Памятный разговор в кафетерии сделал наше общение ровным и спокойным. Я не пытаюсь говорить о своих чувствах. Восьмая молчит о своих, какими бы они ни были. Но даже короткий разговор с ней, ее улыбка, голос – эти незначительные вещи заставляют меня забыть о гнетущей обстановке. И мне кажется, что Мари тоже становится веселее, поговорив со мной. Но может быть, это только мое воображение.
Спустя неделю после злополучной «старушки» я вхожу в класс. Только что из него, криво улыбаясь, вышел Четвертый со своим (и моим) обычным результатом. Сажусь, устало смотрю в лицо Катру.
– Приступим? – спрашивает он.
– Ну, раз вы настаиваете, – отвечаю я.
Мы оба невесело усмехаемся. Все-таки он неплохой человек, этот профессор. Только как можно быть таким въедливым?
– Сколько вам лет?
– Что такое «лет»?
– Где вы хотите быть похоронены?
– Что такое «похоронены»?
Ну и вопросы. Совсем уже не уважает меня Катру. Но через несколько минут разминка заканчивается.
– Почему у вас на руке пять пальцев?
– Таким сотворил первого человека Господь.
К чему он ведет? Надо быть начеку.
– А что еще сотворил Господь?
– Весь мир.
– Кто живет в мире?
– Люди.
– Все сотворенные по подобию первого человека?
– Нет, по подобию
– Каким он сотворил первого человека?
Ага, понятно. Слово «бессмертным» вы от меня не услышите.
– Двуруким и двуногим.
– А какой срок назначил он для человеческой жизни? Фу как грубо.
– Не понимаю вопрос. Что значит «срок для жизни»?
– Объясняю. Сколько времени человек живет на свете?
Вот оно. То, к чему он вел. Сейчас я промахнусь. Скажу слишком много или слишком мало. Но обдумывать вопросы запрещено, это – тоже провал. Ладно, бьем наугад.
– Пока существует мир.
Нет, так говорить нельзя. Хоть и смутный, но все же намек на конечность жизни. Провал! Однако я слышу следующий вопрос. Значит, в этот раз пронесло.
Экзамен идет как обычно. Вопрос – ответ, вопрос – ответ, вопрос – вопрос. Я напряженно ожидаю ловушки. Внезапного удара, который сметет мою тонкую линию обороны. Но его все нет и нет.
Вот одна попытка. Отбиваем. Вот еще одна. Изящная, почти незаметная. Давим в зародыше. Профессор хмурится. Ну давай, бей. Но он вдруг улыбается и произносит:
– Поздравляю.
Я думаю, что мне послышалось.
– Что вы сказали?
– Я поздравил вас с успешной сдачей.
Мне кажется, это происходит во сне. Я сдал экзамен?! Катру продолжает смотреть на меня с улыбкой.
– У меня нет заблуждений по поводу вашей подготовленности. Я прекрасно знаю, что вы продолжаете помнить о смерти. Но вы научились достаточно хорошо скрывать это. Большего от вас и не требуется.
Я молчу – мне нечего сказать в ответ. Слишком давно перестал я верить в возможность этого момента. Неужели это бесконечное издевательство над собой позади? У меня, наверное, сейчас очень глупый вид.
– Спасибо, – говорю я через силу.
– Не за что, – отвечает Катру. – Действительно не за что.
– Что дальше? – интересуюсь я, обретя наконец способность нормально говорить.
– А разве вы не знаете? Второй контракт, пластическая операция, короткий послеоперационный период, а затем три года в вашем мире, о котором вам теперь так много известно.
Я перевариваю эту информацию и задаю свой главный вопрос:
– Когда мне расскажут о том, что все это значит? Профессор смотрит на меня с пониманием.
– Завтра. В девять утра вам надлежит быть в комнате номер 40. Упакуйте сегодня все свои вещи и оставьте их с утра в комнате. Их перевезут вслед за вами.
Я киваю. Затем вспоминаю еще одну важную деталь.
– Можно задать вопрос личного характера?
– Разумеется. Хотя, судя по вступлению, ответа вы, скорее всего, не получите.
Наклоняясь вперед и понижая голос, я спрашиваю:
– Вы мне можете сказать, каковы шансы моих друзей пройти экзамен? Если хотите, я пообещаю ничего им не говорить.