Физическая невозможность смерти в сознании живущего. Игры бессмертных (сборник)
Шрифт:
Я отрицательно мотаю головой. Бинты трутся о подушку, отзываясь неприятным шумом в голове.
– Грандиозно, не правда ли? – с подъемом говорит профессор. – Не столько масштаб, сколько идея. Как смело, как дерзко, как необычно. И главное-то – идея ведь лежит на поверхности. Только никто до нас ее не подобрал.
Я пытаюсь выразить свой скептицизм взглядом и неопределенным мычанием. Очевидно, мне это удается, потому что Катру смотрит на меня и уже не так приподнято говорит:
– Насколько я понимаю, вы не разделяете моих восторгов.
Я несколько виновато пожимаю плечами: да, вот так, уж простите, не разделяю. Он закладывает ногу
– Вам, пожалуй, идея наша кажется глупой, а сам эксперимент – бессмысленной тратой времени, усилий и денег. Не стесняйтесь, будьте откровенны. Вы же знаете, теперь вы нам гораздо нужнее, чем мы вам.
Выслушав мои нечленораздельные полуутвердительные звуки, профессор говорит:
– Да, конечно, это ведь так очевидно. Человек стареет, потому что его организм изнашивается. При чем здесь психология? Ничто не вечно, всему приходит конец, бог дал, бог и взял, так устроен свет. Черепаха доживает до двухсот лет, собака – до двенадцати, мотылек не живет и дня, а человек, как говорят оптимисты, может дожить до ста двадцати. Каждому созданию свой срок. А мы тут пытаемся спорить с элементарными фактами, не имея на то никаких серьезных оснований. Напоминает ваши мысли?
Я киваю, пожалуй, слишком радостно. Катру с любопытством смотрит на меня.
– Смерть, – задумчиво говорит он, как будто и не обращаясь ко мне, – старая, добрая, неизменная спутница жизни. Единственное пророчество, которое можно сделать, не будучи пророком, состоит в том, что через сто с лишним лет все люди, живущие сегодня на этой планете, будут мертвы. Единственная деталь, которую мы абсолютно достоверно знаем о своем будущем, – это то, что когда-нибудь умрем. Ни в чем другом здравомыслящий человек не может быть стопроцентно уверен. Планы не исполнятся, начинания не завершатся, все жизнь пойдет наперекосяк, и только смерть не оплошает. Придет и заберет.
Мне становится неловко. Слишком проникновенно он все это говорит. И взгляд у него при этом какой-то отсутствующий. Профессор прикрывает глаза и медленно цитирует:
– «… И выступит невыносимый пот. Жена уйдет, и брат родимый бросит, никто не выручит, никто не отведет…»
– «… косы, которая, не глядя, косит», – заканчиваю я.
Катру умолкает и изумленно смотрит на меня.
– Ах да, – говорит он после секундной паузы. – У вас ведь литературное образование. Конечно, вы знакомы с творчеством Вийона.
Я мог бы сказать ему, что читал «Большое завещание» бродяги-поэта еще будучи школьником, но последствия операции сделали меня достаточно неразговорчивым. Демонстрация литературных познаний и так далась мне с трудом.
Профессор переходит на более прозаический тон:
– В общем, глупостью мы тут какой-то занимаемся. А что вы думаете по поводу того, что десятки болезней, которые люди умеют лечить сейчас, еще сто лет назад считались абсолютно неизлечимыми? Молчите, не надо напрягаться, я и так знаю, что вы мне ответите. Что смерть от болезни и смерть от старости – это совершенно разные вещи. Правильно? Вы ведь это собирались сказать? Вижу, что это. Но знаете, что примечательно? Мы тоже так считаем. И поэтому в своем эксперименте делаем ставку на психологию. Этим примером я только хотел показать, что считающееся невозможным сегодня становится само собой разумеющимся завтра.
Эта человеческая уверенность в очевидном – как она опасна. Мы до сих пор толком не знаем, как устроен человек, понимаем только механическую сторону сложнейших процессов в наших организмах,
Его речь постепенно становится все более горячей.
– Взгляните на обычного младенца. Вот он родился – голенький, крошечный, ничего не понимающий. И пошел развиваться. Физически и умственно. Накапливать информацию об окружающем мире. Вырабатывать условные рефлексы и улучшать безусловные. Подушка мягкая. Стенка кроватки твердая. К горячему прикасаться нельзя – это больно. Надо слушаться старших – а то накажут. И вот уже в его голове формируются, а затем намертво отпечатываются правила, аналогии, ожидания. Его организм начинает вести себя в соответствии с внешними раздражителями уже без специальных размышлений.
И примечательно то, что зачастую его реакция вызвана не столько внешними раздражителями, сколько заученной, вбитой в подсознание информацией о них. Самый очевидный пример – вагинизм, хотя это, разумеется, не детское состояние.
Так наряду с другими понятиями в мозг ребенка проникает ядовитая информация о смерти. Она везде – в жизни, в разговорах, в литературе. Ребенок наблюдает за тем, как уходят старики, слышит разговоры взрослых, читает книги, смотрит фильмы. И уже в самом нежном возрасте его учат тому, что и его собственное существование не вечно. Вспомните мировую литературу – вы не найдете практически ни одного произведения, в котором не упоминается смерть. Любая книга, от солидного взрослого романа до тоненькой детской сказочки, шепчет, говорит, кричит о неизбежном конце. Попробуйте перебрать в памяти произведения или фильмы, которые придут вам на ум, – и вы обнаружите в каждом из них если не само слово, то намек, если не трагедию, то шутку. Лавиной идет на ребенка информация о неминуемой смерти. И будьте уверены, он ее превосходно усваивает! И вот уже бегут, бегут сигналы из мозга. Отдерни руку – там горячо, прикрой глаза – ветер принес песок, взрослей – тебе предстоит умереть… И организм послушно отдергивает руку, прикрывает глаза, взрослеет, стареет. И умирает.
Катру назидательно рубит воздух ладонью, произнося последнее предложение. «Взрослеет» – взмах, «стареет» – взмах. Затем он умолкает и, немного помолчав, сухо заканчивает:
– Нам, группе профессионалов, идея эксперимента отнюдь не представляется глупой. Возможно, вам стоит менее предвзято взглянуть на нее. Не забывайте, что в свое время вы тоже получили свою долю ядовитой информации, о которой я сейчас говорил.
После этого мы молчим. Он думает о чем-то своем, мне не до разговоров. Проникнутая искренней верой речь Катру несколько поколебала мое скептическое отношение к эксперименту. Он вдруг улыбается и говорит:
– Не ожидали вы услышать такую проповедь?
Я тоже улыбаюсь в ответ, правда, едва заметно. И тут же думаю, что эту теплую обстановку можно хорошо использовать. Стараясь как можно меньше шевелить губами, я спрашиваю:
– А как зовут подопытного?
Не переставая улыбаться, он говорит:
– А разве доктор Тесье вам этого не сказал?
«Сейчас скажет!» – я уже готов ликовать. Отрицательно качаю головой и неизвестно зачем пытаюсь изобразить сокрушенный вид под бинтами. С той же приветливой улыбкой Катру произносит: