Физрук-7: назад в СССР
Шрифт:
Для начала, я опрокинул рюмашку и зажевал забугорное пойло отечественной осетринкою. В квартире, где пять минут царило разгульное веселье, установилась мертвая тишина. Такая, что об нее головой можно было стукнуться.
Все собравшиеся, кроме меня и Таисии Неголой, которая тайком уже подбиралась рукой под столом к моей ширинке, затаили дыхание. Я догадывался — почему. Прежнее руководство, либо, подобно рогоносцу Кирееву, тусовало их как карты, то выбрасывая, то возвращая в колоду, либо, почившему Сумарокову, облагало бессовестно непомерным ясаком. Стиль руководства умершего на зоне бывшего летуна мне неизвестен, но вряд ли тот стремился
Ну так и я не собираюсь облегчать им существование, только действовать нужно хитрее. И тут я вспомнил Остапа Бендера. Союз Меча и Орала. Не потому, что собирался прикрыться беспризорными детьми, дабы обчистить местных богатеев. Дело помощи детям — действительно святое и здесь никаких шуток, но средства на него нужно направить не с государственного, а тем более — моего личного бюджета, а из заработков этих толстосумов. Причем, сделать это следовало так, чтобы у них и мысли не возникло сопротивляться такой благотворительности.
— Ну что, господа-товарищи, — заговорил я, — многие ли из вас размышляли о том, как скостить себе пару-тройку лет отсидки, когда органы до вас все-таки доберутся?
Толстосумы совсем помертвели и принялись судорожно глушить коньяк, виски, водку — все спиртное, что стояло на столе. В глубине души все они понимали, что сколько веревочке не виться, а конец будет, но думать об этом всерьез, а тем более — произносить вслух, наверняка, считалось в этом сообществе моветоном. Так что я их огорошил по-полной. Однако это была лишь неприятная преамбула. Ну, чтобы эти жирные караси не дремали. Амбула их огорошит еще сильнее.
— Единственное, что в народном суде окажется весомее чистосердечного признания, это ваша бескорыстная помощь детям нашего города.
«Караси» переглянулись, но лица их стали снова обретать более естественный окрас.
— Организации, которые вы представляете, должны взять шефство над всеми детскими учреждениями города. Без исключения! Особенно уделяйте внимание детским домам и садикам для детей с нарушениями речи и другими отклонениями. Помощь должна быть не только финансовая, но и предметно-материальная — продуктами, одеждой, обувью, ремонтом, строительством необходимой инфраструктуры и так далее. При этом — никакой липы, никакой дутой отчетности, контроль будет жестким, а нарушения — будут наказываться немедленно. Я вам не государство, меня не обманешь. Все квитанции, накладные, зарплатные ведомости мне на утверждение. Только не таскайтесь ко мне ни толпой, ни по-одиночке, выделите одного сведущего в бухгалтерии человечка, пусть он всю эту отчетность изучает и мне докладывает. И вообще — больше никаких сборищ с моим участием. Вопросы есть?
— Александр Сергеевич, — заговорил Коленкин. — Я понимаю, это ширма, прикрытие… Вы так красиво говорили про народный суд, но во-первых, вам-то какая с этого выгода, а во-вторых, что, кроме призрачной надежды на снисхождение граждан судей, будем иметь с этого мы?
— Вижу, товарищи, вас порядком развратило предыдущее руководство, — произнес я со вздохом. — Привыкли вы, как курицы, под себя грести… Да под эту заботу о детях вы сможете списать все свои грехи перед государством! При образцовом ведении отчетности, заметьте!.. Короче — не мне вас учить…
— Ну допустим, — кивнул Митрофаныч. — Вы только не ответили на мой первый вопрос.
— У меня тоже есть свое собственное детское учреждение, подростковый
— Тысяча в месяц — сумма немыслимая, — проворчал папаша Симочки. — Да еще и эта ваша благотворительность…
— Я вообще не понимаю, как вы, Терентий Георгиевич, гордость нашего спорта, фронтовой товарищ самого Леонида Ильича Брежнева затесались в эту компанию? — искренне удивился я. — Догадываюсь, что у вас нет таких денег, но зато есть не бедные друзья, которым ничего не стоит скинуться раз в месяц по тысчонке, другой… Верно, товарищи?
«Товарищи» нестройно загалдели, что да, ради друга самого генсека скинутся, не пожалеют уворованных у государства денег. И тренер сразу протух. Других возражений не последовало, но чтобы их не возникло и впредь, я обрисовал им кое-какие перспективы.
— А насчет того, что благотворительность в пользу детей города кому-то кажется лишней и совершенно неоправданной статьей расхода, хочу напомнить, что при ваших масштабах, господа-товарищи, некоторым из вас может грозить не лесоповал, а стенка, то есть, высшая мера социальной защиты! Понимаете теперь, каковой может оказаться истинная цена вашего бескорыстия?
Вот теперь их проняло по-настоящему. Сосуды со спиртными напитками, выставленные на столе, были опустошены досуха. Актриса, которая все-таки не добралась до моего естества, нехотя сползла со стула и снова включила магнитофон. Потом освободила из плена девиц и те ворвались в пиршественный зал и облепили денежных мужчин, но тем уже стало не до веселья. Видать, не терпелось забраться в собственные норы, обнять законных мегер и зализать нанесенные мною раны.
Они начали расползаться по одному. И каждого почему-то провожала не Таисия, а Стропилин. Он что-то нашептывал на ушко и без того понурым гостям актрисы, те обреченно вздыхали и почему-то лезли в карман. Проводив очередного концессионера, Кеша возвращался и подмигивал мне, словно мы с ним были в сговоре.
Эта пантомима не укрылась от Третьяковского, он понимающе кивнул и украдкой показал мне большой палец. Бывший комсомольский деятель успел проводить всех, кроме лжеписателя, тот сопротивлялся и требовал себе женщину, для вдохновения.
Неголая сжалилась над ним, кликнула оставшихся без щедрых клиентов девочек и те уволокли Графа в хозяйскую спальню. Судя по доносившемуся оттуда визгу, музы вдохновляли фальшивого литератора на что угодно, кроме — творчества. У стола остались только я, Таисия и Стропилин. Я глянул на часы. До двенадцати было еще около получаса, а шаловливые пальчики актрисы сделали свое дело. Я бы сейчас и сам не отказался вдохновиться. Надо выставить Кешу и снять напряжение с гражданкой Неголой, тем более, что та уже была готова выскочить из своего вечернего платья.
— Ну а ты чего здесь ошиваешься? — спросил я Стропилина напрямую.
— Тасечка, будь добренькой, принеси минералочки, — вдруг попросил тот хозяйку.
Как ни странно, та безропотно поднялась и вышла. Кеша пересел поближе ко мне, вытащил из кармана пиджака толстенную стопку мятых купюр, прошептал:
— Вот, собрал с этих козлов… Четвертака здесь, конечно, не наберется, но штук семь наскреб. Пересчитай, а потом стребуешь с них недостачу. Я запомнил, кто из них и сколько дал…
— С чего это ты так ради меня стараешься? — спросил я.