Физрук-9: назад в СССР
Шрифт:
— Так просто ствол не вставить, — бормочет Философ. — Я попробую руками раздвинуть, а ты сунешь ТТ.
— Давай!
Тельма вытаскивает у него из пиджака пистолет, Философ хватается пальцами за сомкнутые дуги капкана и до хруста плечах, разжимает их, а девушка сует в образовавшуюся щель рукоять пистолета. Пальцы Философа свободны. Он успевает выпрямиться и принять на себя тело «тонкого», потому что шнуры уже не удерживают того между осин. Человек-оса оказывается невероятно легким, но Философ с трудом удерживает освобожденного, потому что пальцы его все еще сведены судорогой от напряжения.
— Подержи
— Погоди… — сипит Философ. — Сейчас пальцы отойдут…
— Посвети! — требует девушка и все-таки сует ему фонарик. — Я посмотрю, что с ним.
— Ты что — энтомолог, — пытается пошутить Философ, зажимая фонарик между ладонями.
— Это не смешно! — бурчит она.
— Несите меня в санаторий, — раздается тихий, почти бесплотный голос. — И вызывайте машину.
— Так и сделаем! — одобряет Тельма. — Граф, поднимай его!
Вернув ей фонарик, Философ протягивает руки к лежащему, и к своему ужасу видит, что перед ним вовсе не гигантская оса. Крылья, которые он поначалу принял за прозрачный плащ, прямо у него на глазах и впрямь становятся плащом, брюшко раскалывается, освобождая место для длинных тонких ног, нижних из шести, до этого момента судорожно поджатых лапок. Средняя пара сливается с грудной частью тулова, а верхняя уже вполне походит на человеческие руки. Трансформируется и лицо. Фасеточные глаза, за исключением двух ячеек, образуют скулы и щеки, а ротовой аппарат насекомого дифференцируется на нос и рот. Насекомое исчезает, перед Философом снова оказывается желтолицый.
— Да бери же его, — с досадой торопит любовника девушка.
— Не могу, руки почти не слушаются.
— На закорки.
— Сейчас… — бурчит Философ и опускается возле «тонкого» на корточки. — Хватайте меня за плечи, что ли…
Взвалив пострадавшего на спину, Философ медленно трогается назад по тропинке. Тельма изо всех сил старается облегчить ему путь в кромешной тьме, подсвечивая тропинку лучом фонаря. Обретя человеческий облик, «тонкий» приобретает и вес, соответствующий взрослому, пусть и неимоверно худому мужчине. И хотя Философ не может пожаловаться на нехватку физической силы, с каждым шагом его ноша становится все тяжелее. Хорошо хоть девушка помогает ему протащить пострадавшего через пролом в ограде.
— Куда его? — тяжело дыша, спрашивает Философ, добираясь до крыльца.
— Пока в вестибюль, — не слишком уверенно отзывается Тельма.
— Не надо, — четко произносит человек-оса. — Оставьте меня здесь.
— Какого черта! — возмущается Философ, которого уже пошатывает от усталости. — Я пер тебя на своем горбу целый километр, для того, чтобы кинуть в первую попавшуюся лужу!
— Не будьте таким упертым, — еле шепчет желтолицый. — Незачем меня таскать туда сюда, сейчас Тельма вызовет машину.
— Делай как он говорит, — поддакивает та и бегом бросается в вестибюль санатория.
Из чистого упрямства Философ все-таки поднимается на крыльцо, кладет свою ношу на скамейку и начинает шарить по карманам в поисках курева. И дождь, как назло, до этого лишь слегка моросивший, вдруг обрушивается ливнем. Человек-оса мгновенно приходит в себя. Застонав от наслаждения, он подставляет лицо под дождевые струи, начиная буквально впитывать его в себя.
— На заживающую рану, — бормочет Философ, внезапно пришедшие
— Чьи стихи? — спрашивает вдруг пострадавший. — Ваши?
— Может быть. Не помню.
— Не мучайтесь, идите в вестибюль, — говорит человек-оса. — Здесь сыро, а вам хочется покурить.
— А вам — не хочется? — спрашивает Философ.
— Никогда.
— Ну да, у вас же трахейное дыхание…
— Почему? — откликается его странный собеседник. — Все зависит от ситуации. Сейчас дождь и я дышу жабрами, прекратится — перейду на легкие, а потребуется лететь — на трахеи.
— У вас что — весь набор?
— Нет. Всего лишь высокая степень адаптабельности.
— А как вас, кстати, зовут?
— Какого-то определенного имени у меня нет. Вернее — есть, но оно не произносимо. Мы не нуждаемся в столь примитивной самоидентификации. Существует гораздо более эффективный способ распознать друг друга. Например — по индивидуальной частоте колебаний мозговых волн. Это имя, которое не нужно запоминать.
— Вы откуда прилетели? — спрашивает Философ. — Я имею в виду — с какой звезды?
— Я такое же земное существо, как и вы, Евграф Евграфович, в противном случае мы попросту бы не поняли друг друга.
— А на Земле вы где родились? В СССР или за границей?
— Простите, может это вас шокирует, но когда я родился — не было ни СССР, ни одного из ныне существующих государств.
— Не шокирует, — ухмыляется Философ. — Когда я родился, СССР тоже не было, да и многих других нынешних государств — тоже.
Чтобы чем-то занять руки, Философ все-таки вытаскивает из кармана сигареты, но тут же понимает, что те безнадежно отсырели. Отыскав взглядом урну, он выбрасывает всю пачку. Сквозь остекленную дверь видит, как Тельма в вестибюле говорит с кем-то по телефону. Затем она вешает трубку и убегает вверх по лестнице. Лишенный привычного допинга курильщик снова наклоняется к лежащему навзничь человеку-осе. В голове Философа роится множество вопросов.
— Выпить вы, конечно, тоже не захотите? — для разгона осведомляется он.
— Если только у вас найдется концентрированный нектар, — отвечает лежащий.
— Ни табака, ни алкоголя — вот секрет долголетия, — бормочет Философ.
Снова появляется Тельма, на этот раз в сопровождении другой — растрепанной и заспанной — девушки. Увидев пострадавшего, та сердобольно вскрикивает и бросается к нему, опускаясь на корточки. Однако Тельма отстраняет ее. Тогда незнакомка спохватывается и открывает медицинский чемоданчик, который принесла с собой. Вдвоем с секретаршей депутата, они принимаются проделывать с «тонким» какие-то манипуляции. Философу не видно — какие. Он деликатно отходит в сторонку.
В шелестящей и булькающей мгле ночного сада слышится урчание автомобильного мотора. К крыльцу подкатывает «ГАЗик», из которого выходит еще один старый знакомец Философа, врач здешней больницы Эрнест Голубев. Старый знакомец вовсе не стар. Ему лет двадцать пять, но весит он килограммов сто. С удивительной для своей комплекции прытью, врач взбегает на крыльцо и тоже бросается к человеку-осе. На Философа он поначалу не обращает ни малейшего внимания.
— Постой! — вновь перебиваю я Третьяковского. — Как ты сказал зовут врача?