Флаг миноносца
Шрифт:
Они сели в машину и поехали дальше. Майор с интересом присматривался к незнакомому ландшафту. Двое суток назад он был еще в Москве. На аэродроме провожали жена, дочь и кое-кто из приятелей. Жена держалась молодцом, а дочка - та не представляла себе, что отец уезжает надолго, может быть навсегда. Она просила привезти мяч и обязательно красный с зеленым. Майор последний раз поцеловал жену, пожал руку товарищам. Как всегда, было сказано:
– Счастливой дороги! Встретимся, только вот где?
– Лишь бы не в госпитале, - ответил он, - встретимся где-нибудь на Украине или лучше - в Германии.
Как только Москва скрылась за призрачной
Две сотни километров на машине вдоль побережья и через перевал заняли куда больше времени, чем перелет из Москвы на Кавказ. Просто не верилось, что через несколько часов - конец пути. Схватка маленького мирного "кукурузника" с хищником "мессершмиттом" была первым боем, который увидел майор после нескольких месяцев вынужденного пребывания в тылу. Может быть, поэтому он так волновался.
"Газик" с брезентовым верхом, который на фронте прозвали "Иван-виллис", храбро карабкался по вязким подъемам, пахал диферами раскисший грунт, пересекал вброд многочисленные потоки. Местами машина шла целые километры по гатям, тонким бревнам, уложенным поперек дороги. Эти зыбкие клавиши плясали под колесами, создавая невообразимую тряску. Под бревнами булькала жидкая грязь, а на склонах гор лежал нетронутый, сверкающий под солнцем снег. Но всему на свете приходит конец. "Газик" проехал подозрительной прочности мостик через Абин. Летом его русло порастало травой, но сейчас Абин ярился и ревел, будто он - настоящая большая река. Сразу за мостиком показались почерневшие домишки, разбросанные как попало. Шофер объехал большую воронку, наполненную водой, в которой отражались солнце и легкие весенние облака. Так как ни водитель, ни пассажир не знали, к какой именно хатенке следует подъехать, машина остановилась прямо на перекрестке. Майор вышел, взглянул на провода, подведенные на шестах, и направился туда, где проводов было побольше. Из двери покосившейся избушки вышел матрос в бушлате, надетом внакидку на тельняшку. Он увидел приезжего офицера, остановился и, вместо того, чтобы отдать приветствие, заорал во всю мочь:
– Ого-го! Кто к нам приехал! Сюда, все сюда!
– Он кинулся в дверь, тут же выскочил с автоматом в руках и пустил в воздух длинную очередь. Со всех сторон спешили люди в черных и серых шинелях, застегивая на бегу крючки, расправляя складки под ремнями. Шоферы, ремонтировавшие машины, бросили свою работу, зенитчики соскочили с орудий, кок оставил свой камбуз и тоже бежал к перекрестку с чумичкой в руках. Матрос, первым заметивший приезжего, появился снова, на этот раз в застегнутом на все пуговицы бушлате и в бескозырке, натянутой, как барабан. Он успел все-таки раньше других добежать до офицера, который все еще стоял у своей машины.
– Товарищ комиссар, товарищ комиссар...
– повторял он. Это были единственные слова, которые смог произнести старшина 1-й статьи Валерка Косотруб, говорун, остряк и уж, во всяком случае, не застенчивый человек.
Яновский пожимал множество рук. Он не успевал отвечать на приветствия. Вероятно, это продолжалось бы еще долго, если бы Сомин, который тоже бежал сюда напрямик, перепрыгивая через канавы, вдруг не остановился, задрав голову:
– Воздух!!!
Чуткий слух зенитчика уловил среди радостных криков далекое прерывистое гудение. Люди нехотя расходились. Сомин едва успел пожать руку Яновскому. Тот ласково хлопнул его
– Спеши, офицер, твоя работа!
Четыре автоматических орудия уже встречали гулким перестуком приближающиеся немецкие самолеты, когда Яновский вошел в блиндаж командира полка.
Капитан 3 ранга был один. На столике перед ним лежало начатое письмо: "Дорогой Владимир Яковлевич..." Они обнялись.
– Не ждал я тебя сейчас, Владимир Яковлевич! А ты нужен - очень нужен.
Арсеньев не сказал о том, как он рад Яновскому. Но это и так было видно по его потеплевшим глазам. Они говорили долго. По письмам самого Арсеньева, Земскова и других офицеров Яновский знал о многом, что произошло в части. Кое о чем он догадывался. Еще в Москве, в Главном политуправлении Яновский получил назначение на должность заместителя командира и начальника политотдела нового полка. По дороге в часть он остановился в штабе опергруппы, где имел длинный разговор с генералом Назаренко. Наступление должно было начаться в ближайшие дни. В опергруппе Яновский узнал и об истории со снарядами. Вся вина пала на капитана Сивец, которого отдали под суд. Будаков сумел оправдаться.
Вечером того самого дня, когда Яновский прибыл в полк, уезжал Дьяков. Он направлялся в резерв Политуправления фронта согласно предписанию, привезенному Яновским. Подполковника никто не провожал, но многие видели, как он шел к машине, скользя по грязи, с большим чемоданом в одной руке и с заветным бидоном в другой. Когда полуторка, увозившая бывшего начальника политотдела, скрылась за поворотом, Яновский сказал Арсеньеву:
– Будем работать, Сергей Петрович! По нашему разговору вижу, что тебе не все нравится сейчас в полку. Постараемся сделать, чтобы все было по-твоему, по-морскому, как в нашем старом дивизионе.
Арсеньев беззвучно рассмеялся. Он знал, что значит на языке Яновского "по-твоему". Это значит - по-партийному, по-честному, так, чтобы потом перед собственной совестью не было стыдно ни за одно свое решение, ни за один поступок. А личные симпатии, самолюбие, гнев - все это нужно уметь преодолеть.
Именно так был решен вопрос о перемещениях офицеров в полку. Командир третьего дивизиона Пономарев уже месяца два исполнял обязанности ПНШ-1 помощника начальника штаба полка по оперативной части. В дивизионе его замещал начальник штаба - добросовестный, но малоинициативный офицер Сорокин, а начальником штаба третьего дивизиона после истории со снарядами был временно назначен Земсков.
Когда Земсков и Ропак принесли командиру полка бракованные снарядные корпуса, происшествие в первом дивизионе представилось в ином свете. Земсков доложил Арсеньеву все, что он знал по этому поводу. Теперь Будаков был заинтересован в том, чтобы поскорее замять это неприятное дело. О привлечении Земскова к ответственности, конечно, не могло быть и речи, но в должности ПНШ-2 - помощника начальника штаба полка по разведке - его не восстановили.
Затаивший злобу Будаков говорил Земскову:
– Ваша раненая нога не позволит вам лазить по горам. Посидите некоторое время на спокойной работе.
Арсеньеву он говорил другое:
– Земсков зазнается окончательно! Для него нет авторитетов, а ваш авторитет в полку он подрывает. Дисциплина падает. Мы не можем давать поблажки никому, независимо от прежних заслуг. Тогда в штабе он непозволительно говорил и со мной и с вами. Каковы бы ни были причины, офицер не имеет права так вести себя.
А Дьяков подливал воду на мельницу: