Фланкер
Шрифт:
— Кабальерос, — сказал он, — все происшедшее в эту ночь требует подробного объяснения ввиду возможной путаницы, проистекающей из приключений, в которых, надеюсь, мы вынуждены будем скоро принять участие. Все, что я скажу, касается исключительно вас и интересно только для вас, дон Мариано, потому именно к вам я и обращаюсь. Верному Прицелу уже известно почти все то, что я имею вам передать, прошу же я его присутствовать здесь, во-первых, по причине нашей старой дружбы, во-вторых, потому, что его советы могут быть нам очень полезны в дальнейших наших решениях.
— Не припомните ли вы, сеньор дон Мариано, — промолвил охотник, — как, отправляясь за доном Мигелем, я вам сказал, что вы не знаете самого главного из всей этой истории.
— Да, припоминаю, хотя в ту минуту я не обратил на это особенного внимания.
— Если не ошибаюсь, дон Мигель желает посвятить вас в эти ужасные злоумышления.
Потом в раздумье он прибавил:
— И он должен был бы присутствовать здесь, ему тоже необходимо знать всю истину; но по возвращении в лагерь я его не видел.
— О ком вы говорите?
— О Вольной Пуле, которого
— Действительно, он ехал со мной, но, подъезжая к лагерю, остановил меня, думая, вероятно, что мне не нужно его дальнейшее покровительство.
— Не сказал ли он вам о своих намерениях?
— Нет, он мне ничего не сказал, — ответил дон Мариано с некоторым колебанием, — я думал, что он возвратился к вам, и тоже удивляюсь его отсутствию.
— Странно! — проговорил охотник, незаметно сжав брови. — Впрочем, он не замедлит возвратиться, и тогда мы узнаем, где он был, — добавил он.
— Як вашим услугам, дон Мигель, и внимательно слушаю вас, — заметил дон Мариано, стараясь отклонить дальнейший разговор об охотнике.
— Прежде всего потрудитесь назвать меня моим настоящим именем, дон Мариано, — ответил молодой человек. — Имя это, быть может, внушит вам некоторое доверие ко мне. Я — ни дон Торрибио Карвахал, ни дон Мигель Ортега; меня зовут дон Лео де Торрес.
— Лео де Торрес! — воскликнул дон Мариано с изумлением. — Сын моего лучшего друга?!
— Это я, — просто ответил молодой человек.
— Но это невозможно! Басилио де Торрес убит со всем своим семейством индейцами-апачами на своей ферме, взятой приступом, двадцать лет тому назад.
— Я сын дона Басилио де Торреса. Вглядитесь в меня, дон Мариано, разве черты моего лица никого вам не напоминают? Кроме того, в моих руках есть документы, подтверждающие мою личность.
— Каким же образом, с того самого ужасного события, сделавшего вас сиротой, 'я ни слова не слышал о вас, я, лучший друг, почти брат вашего отца?! Я был бы так счастлив, заменив вам его!
— Благодарю вас, дон Мариано, за дружбу, выказываемую мне, — верьте, что я достоин ее; но прошу вас позволить сохранить в душе тайну моего молчания; когда-нибудь, надеюсь, мне дозволено будет говорить, тогда я все вам открою, — проговорил дон Лео, которого теперь мы станем называть его настоящим именем.
— Действуйте по своему усмотрению, — сказал дон Мариано с глубоким чувством, — помните только, что во мне вы нашли потерянного отца.
Молодой человек едва сдерживал сильное волнение, овладевшее им; на глаза его навернулись слезы. Наступило продолжительное молчание. Наконец дон Лео начал:
— Известные причины, о которых бесполезно здесь упоминать, привели меня несколько месяцев тому назад в Мехико. Вследствие этих причин я вел жизнь очень странную, посещал людей самого низшего сословия. Не думайте, что я вмешивался в преступные дела — нет, я, как и большая часть наших соотечественников, занимался некоторого рода контрабандной торговлей… Одно из мест, посещаемых мною чаще всего, была Пласа-Майор; ходил я туда к старику-писцу пятидесяти лет, ростовщику, который под почтенной наружностью скрывал гнусную душу и черное сердце. Этот негодяй благодаря своему ремеслу знал тайны множества семейств. Однажды, когда я случайно сидел у него, вошла молодая девушка, прекрасная собой; она сильно дрожала, входя в лачугу негодяя. Ростовщик с самой услужливой улыбкой спросил, чем может служить ей; она робко огляделась и заметила меня. Не знаю почему, но я почуял тайну и, положив руки на стол, а на них голову, притворился спящим. «А тот человек?» — спросила она, указав на меня. — «О! — ответил писец. — Он пьян и спит». Девушка как будто колебалась. Наконец она решилась и подала писцу тонкую бумажку, проговорив: «Перепишите это, я дам вам две унции золота». Старый негодяй схватил бумагу и пробежал ее глазами. «Но это написано не по-кастильски», — заметил он. — «Это по-французски, — ответила девушка, — но вам-то что до этого?» — «Мне — решительно ничего». Старик приготовил бумагу, перья и переписал записку без дальнейших замечаний. Когда он кончил, девушка сравнила обе записки, просияла от радости, разорвала оригинал, сложила копию письмом и продиктовала сокращенный адрес; после этого она взяла письмо, спрятала его в свой корсаж и вышла, заплатив условленную плату, которую писец схватил с жадностью. Едва девушка скрылась, я поднял голову, но писец сделал мне знак оставаться в том же положении: он услышал, что кто-то поворачивает ключ в замке двери его лачуги. Я повиновался и лишь только успел снова навалиться на стол, как тотчас же появился человек, который, видимо, не желал быть узнанным: он тщательно кутался в широкий плащ, поля его шляпы спускались на самые глаза. Входя, он выразил неудовольствие. «Кто это?» — спросил он, указывая на меня. — «Бродяга; напился и спит». — «Молодая девушка отсюда вышла?» — «Может быть», — ответил писец. — «Без двусмысленных фраз, негодяй, — ответил незнакомец надменно. — Я тебя знаю и плачу тебе, — добавил он, бросая на стол тяжелый кошелек. — Девушка вышла отсюда?» — переспросил он. — «Да». — «О чем она просила?» — «Переписать записку на французском языке». — «Покажи мне эту записку». — «Она сложила ее письмом, написала адрес и взяла с собой». — «Я знаю это, но знаю также, что и, ты не глуп и оставил у себя копию с ее записки; это-то мне и нужно». Не знаю почему, но голос этого незнакомца невольно поразил меня; он стоял, повернувшись ко мне спиной, я воспользовался этим и сделал старику знак, понятый им. «Я не догадался сделать это», — ответил он. При этом он скорчил такую глупую рожу, что незнакомец поверил ему и только выразил досаду. «Она придет еще?» — «Не знаю». — «Я это знаю. Каждый раз по ее приходу ты будешь сохранять копию со всего, что она даст тебе переписать. Сюда же станут приходить и ответы на эти
— Моего зятя, ее крестного отца! — воскликнул дон Мариано.
— Именно его, — согласился дон Лео. — Она поручила донье Луизе, своей подруге, переслать сеньору Серрано письмо, в котором описывала все преступные замыслы своего дяди, все гонения, каким ее подвергали, умоляя его как лучшего друга своего отца прийти к ней на помощь и взять ее под свое покровительство.
— Бедная моя дочь! — прошептал дон Мариано.
— Дон Эстебан, — продолжал дон Лео, — не знаю уж каким способом проведал о намерениях вашей дочери, но сделал вид, что ничего не знает, и ждал удобной минуты, чтобы расстроить их; он позволял девушке носить письма к писцу, читал копии и сам составлял ответы, так как дон Франсиско не получал писем вашей дочери, потому что дон Эстебан подкупил его лакея, и тот возвращал их ему нераспечатанными. Это ловкое вероломство, без сомнения, удалось бы ему, если бы провидение не привело меня так кстати в лавочку писца. Вероятно, он хотел не смерти вашей дочери, а только ее богатства, а потому вынуждал ее принять пострижение, рассчитывая на верный успех. Он не предвидел моего вмешательства. Донья Лаура, уверенная, что дон Франсиско не покинет ее, в точности исполняла мои советы, получаемые от имени друга, к которому она обращалась; я же был готов действовать при первой надобности. В подробности по этому поводу входить не стану. Скажу только, что донья Лаура отказалась произнести монашеский обет. Скандал вышел величайший; взбешенная игуменья решилась покончить с ней. Несчастная девушка, усыпленная сильным наркотическим средством, была спущена в глубокую тюрьму и там обречена на голодную смерть. Извещенный в тот же день обо всем случившемся в монастыре, я набрал шайку разного люда, ночью хитростью проник в монастырь с пистолетом в руке и похитил вашу дочь.
— Вы! — воскликнул с удивлением и радостью дон Мариано. — Боже мой, Боже мой! Так она в безопасности, она спасена!.. Где же она? Скажите, в каком месте скрывается моя любимая дочь?
— Понятно, что я не мог возить ее с собой, ожидая дона Эстебана и его шпионов, следивших за всеми моими действиями. Скрыв в надежном месте донью Лауру, я навлек на себя все преследования. Вот каким образом в этом паланкине была заперта донья Лаура до Тубака. Раз или два ее могли заметить в нем посторонние люди. Этого было достаточно, с тех пор все полагали, что она постоянно со мной. Благодаря моему старанию держать паланкин плотно закрытым и никого к нему не подпускать (таким образом я старался заманить врагов подальше в прерии и наказать их), мои планы удались вернее расчетов дона Эстебана: Бог помогал мне… Теперь, когда преступник наказан, донье Лауре нечего более опасаться; я сообщу вам, где она скрывается, и проведу вас к ней.
— Да будет благословен Бог! — в неописуемой радости воскликнул счастливый отец. — Моя дочь спасена! Наконец-то я ее увижу!
— Она погибла, если вы не поспешите! — проговорил вдруг чей-то глухой голос.
Все трое с ужасом обернулись к выходу. Приподняв полог палатки, там стоял Вольная Пуля, с бледным, окровавленным лицом и в разорванной одежде.
ГЛАВА XXIII. Летучий Орел
Индейцы по своей жизни и воспитанию имеют самый подозрительный и недоверчивый характер. Лишь только Верный Прицел произнес приговор над доном Эстебаном, как среди охотников начался небольшой беспорядок: ряды их смешались, они принялись рассуждать и спорить между собой. Летучий Орел воспользовался этим переполохом, сделал знак Дикой Розе, призывая ее следовать за собой, и тихонько и незаметно от всех скрылся вместе с ней в зарослях кустарника. Минут через двадцать, основательно углубившись в чащу леса, они наконец остановились и стали выбирать место, где бы им удобнее было укрыться от случайной встречи, как вдруг неподалеку послышался громкий шорох и треск ломавшихся сучьев. Индеец, схватив свой аркан, бросился в ту сторону и, подкравшись к тому месту, откуда происходил шум, неожиданно увидел перед собой великолепного коня. В ту минуту, когда испуганное животное готовилось ускакать в чащу, аркан свистнул в воздухе, и индеец с гордостью взглянул на пойманного им превосходного арабского скакуна, принадлежавшего дону Эстебану и убежавшего от него во время схватки.