Флэшмен в Большой игре
Шрифт:
— Ничего себе, бедняги, клянусь моей задницей! — рявкнул первый. — Да ты знаешь, что они натворили, эти подонки? Ты же был в Дели и должен был видеть, как они пускали кровь женщинам и детям — резали их на куски и живьем вытягивали кишки. Разорвать пушкой — для таких в самый раз.
— Это все равно не так жестоко, как вешать, — заметил третий, — они даже ничего и не почувствуют. — Он подошел к пушке и, к моему ужасу, похлопал меня по голове. — Так что не грусти, Самбо, скоро ты уже помрешь. О, да что это с ним, Берт, ты видишь?
Я лихорадочно задергался в путах, почти теряя сознание от нестерпимой боли в левой руке, из глубокой раны сочилась кровь, резко мотая головой из стороны в сторону и пытаясь
— Что с ним? И ты еще спрашиваешь, дурень? Да он просто не хочет, чтобы его потроха долетели отсюда до самой Калькутты — вот что происходит! Черт возьми — только глянь на него! Этого малого сейчас просто удар хватит!
— Забавно, не правда ли? — проговорил первый. — Посмотрите на остальных — ждут себе и никто даже не заскулил, будто им все равно. Трогательно, а?
— Это все их религия, — важно проговорил Берт, — они думают, что отправятся на небеса, а там на каждого выдадут по полудюжине девок, которых они и будут тискать до самого Судного дня. Факт!
— Да ладно тебе! Не такими уж и довольными они выглядят, посмотри-ка?
Они отвернулись, а я почти растянулся на пушке, полузадохнувшись, в то время как сердце мое готово было разорваться от страха и жалости к себе. Одно только слово — вот все, что мне было нужно — Боже, если бы мне только удалось освободить руку, хотя бы один-единственный палец! Кровь из моей раненой руки стекала на пушку, почти мгновенно запекаясь на раскаленном солнцем металле — если бы мне удалось нацарапать на ней хоть какое-то сообщение — или хоть несколько слов — их могли бы увидеть и понять! Я должен — долженхоть что-нибудь сделать. Думай, думай, думай! — кричал я про себя, борясь с накатывающим безумием, изо всех сил пытаясь освободить свою правую кисть и чуть не сворачивая шею в тщетной попытке избавиться от кляпа. Мой рот был забит тошнотворной тряпкой, вкусом которой, казалось, проникал все дальше и дальше в желудок, сводя меня с ума. Боже — но если они подумают, что я задыхаюсь — может, они вытащат этот чертов кляп хотя бы на секунду?.. а это все, что мне нужно — о, Боже, пожалуйста, молю тебя — дай им сделать это! Я не могу умереть вот так, как вонючий черномазый мятежник — после всего, что мне довелось вынести. Только не такой жестокой, ужасной, бессмысленной смертью…
— Убрать трубки, стройся — офицер идет, — крикнул один из солдат, и все они поспешно вскочили на ноги, поправляя свои кепи и застегивая рубахи, поскольку два офицера действительно приближались со стороны палаток, стоящих в нескольких сотнях ярдов.
Я дико уставился на них, словно надеясь этим привлечь внимание. Мое правое запястье было уже ободрано и кровоточило, но веревка по-прежнему сжимала его туго, как стальные оковы, и я мог лишь скрести пальцами горячий металл ствола. Я плакал, не сознавая этого, в голове все плыло — но нет, я не должен терять сознания! Только — думать и думать, не падать в обморок и не сходить с ума! Никому еще не удавалось прижать Флэши — ты всегда находил возможность как-нибудь улизнуть…
— Все готово, сержант? — идущий чуть впереди офицер окинул взглядом линию пушек и мои глаза чуть не вылезли из орбит, когда я вдруг узнал в нем Клема Хенниджа — Красавчик Клем из Восьмого гусарского, с которым я скакал в атаке под Балаклавой. Он стоял всего в пяти ярдах от меня, кивая сержанту и коротко поглядывая по сторонам, а у него за спиной явно свежеиспеченный лейтенант, выпучив глаза, таращился на нас — жертв, привязанных к пушкам. Юноша был бледен и, судя по виду, его вот-вот могло стошнить. Клянусь
Лейтенанта передернуло и я услышал, как он шепнул Хенниджу:
— Иисусе! Полагаю, что об этом я не буду писать своей матери!
— Чудовищное дело, — согласился Хеннидж, похлопывая хлыстом по ладони. — Но что делать — таков приказ. Очень хорошо, сержант — если вы не против, мы рванем их всех разом. Все пушки заряжены как следует? Ну, что ж, отлично.
— Да, сэр! Прошу прощения, сэр, но согласно действующему приказу мы должны рвать их одного за другим, сэр. По крайней мере, так мы делали при Калпи, сэр!
— Боже правый! — воскликнул было Хеннидж, но овладел собой. — Я был бы весьма обязан вам, сержант, если бы на этот раз все пушки выстрелили залпом!
И, расстроенно качая головой, он что-то пробормотал лейтенанту.
Двое солдат подскочили к моей пушке, и один из них извлек из кармана спички. Он нервно оглянулся и крикнул:
— Сержант! Здесь нет ни замка, ни вытяжного шнура, сэр! Посмотрите, сэр, это одна из пушек, что мы взяли у черномазых — они стреляют только от фитиля, сэр!
— Что там? — крикнул Хеннидж, подходя ближе. — О, я вижу. Ну ладно, значит по сигналу подожжете фитиль и… Боже правый, да что с этим малым?
Я как раз предпринял последнюю отчаянную попытку освободиться, дергаясь как сумасшедший, метаясь как только мне позволяли на это туго затянутые веревки, мотая головой из стороны в сторону, так что перед глазами у меня все плыло от боли в раненой руке. Хеннидж вместе с молодым лейтенантом уставились на меня — лицо юнца позеленело.
— Он ведет себя так с тех самых пор, как его привязали, сэр, — сказал один из канониров, — все время стонет, так что пришлось забить ему кляп, сэр.
Хеннидж судорожно сглотнул, а затем коротко кивнул и отвернулся, но лейтенант, похоже, был слишком заворожен ужасным зрелищем, так как он все не мог оторвать от меня глаз.
— Готовьсь! — проревел сержант. — Зажигай этот фитиль, Берт, — добавил солдат, стоящий у моей пушки.
Словно сквозь красную дымку, я увидел как блеснул и тут же погас огонек спички. Берт ругнулся, чиркнул второй и приложил ее к фитилю. Еще мгновение — фитиль вспыхнул и канониры попятились.
— Лучше отойдите подальше, сэр! — крикнул Берт. — Один Бог знает, что может случиться, когда она выстрелит — как бы ее не разорвало!
Лейтенант вздрогнул, по-видимому, приходя в себя, и тут произошла странная вещь — я словно услышал голос, шепчущий мне прямо в ухо, а еще более странным было то, что голос принадлежал Руди Штарнбергу, моему старому врагу из замка Йотунберг, — даже спустя столько лет его смех раздается в моих ушах, словно звон колокола: «А ну, актеришко, постой! Комедия еще не окончена!»
Несомненно, все это было лишь следствием смятенных чувств — ведь я смотрел, как сама Смерть подползала ко мне огоньком, скользящим по фитилю, но в то же время я осознал, что если у меня и есть хоть тень шанса остаться в живых, то это зависит от того, сумею ли я сохранить ледяное хладнокровие — так поступил бы Руди, окажись он на моем месте. Лейтенант смотрел прямо мне в глаза, и за мгновение до того, как он успел отвернуться, я дважды приподнял и опустил брови. Это остановило его и, когда он вновь уставился на меня, я медленно закрыл один глаз в неестественном подмигивании. Это должно было выглядеть гротескно — от изумления лейтенант разинул рот — а я между тем открыл глаз, осторожно повернул голову и пристально, как только мог, посмотрел на свою правую руку. Он должен, должен тоже туда посмотреть! Моя кисть была все также туго привязана, но мне удалось развернуть руку ладонью вверх, медленно подогнуть большой и три последних пальца и поманить его указательным — раз, два, три — и продолжая делать это я снова посмотрел на юнца.