Флэшмен
Шрифт:
Это произошло ближе к вечеру. Мы дремали, растянувшись на соломе, как вдруг услышали во дворе стук копыт и звук голосов, приближающийся к дверям темницы. Хадсон вскочил, а я приподнялся на локтях, и, чувствуя, как сердце ушло в пятки, стал гадать, кто бы это мог быть? Это мог быть посланец с вестями о выкупе — так как я не сомневался, что афридии не упустят-таки возможности поиграть в эту игру. Потом заскрипели засовы и дверь отворилась. На верхней ступеньке появился высокий человек. Сначала я не мог разглядеть его лица, но потом один из афридиев принес факел, который вставил в подставку на стене, и свет упал на вновь прибывшего. Даже
Его глаза буквально прожигали меня насквозь; он закричал от радости и захлопал в ладоши. Кажется, я в ужасе завопил и отпрянул к стене.
— Флэшмен! — воскликнул он, скользя по порожкам словно огромный кот и одаривая меня зловещей ухмылкой. — Воистину милостив Аллах! Услышав весть, я не поверил ей, но это оказалось правдой. И лишь по чистой случайности — самой невероятной — я узнал, что ты попался. — Он облизнулся, не сводя с меня сверкающих глаз.
Я не мог произнести ни слова: появление этого человека сковало меня мертвенным холодом. Потом он снова засмеялся, и от этого смеха волосы у меня на затылке встали дыбом.
— И здесь нет Акбар-Хана, чтобы помешать нам, — заявляет он. — Он сделал знак афридиям, указывая на Хадсона. — Уведите этого наверх и стерегите. — Когда двое дикарей выволокли сопротивляющегося Хадсона наружу, Гюль-Шах сошел вниз и хлестнул плетью по свисающей цепи, отчего та загремела.
— Сюда его, — указал он на меня. — У нас будет длинный разговор.
Когда они кинулись на меня, я закричал и пытался сопротивляться, но они подняли мои руки над головой и одели на запястья оковы, и я оказался подвешен, словно тушка кролика в лавке мясника. Тогда Гюль-Шах отпустил их и встал передо мной, постукивая по сапогу плетью и злорадно пожирая меня глазами.
— Волк попадается в капкан однажды, — произнес он наконец, — но тебя угораздило еще раз. Клянусь Аллахом, на этот раз тебе не вырваться. Ты чудом ушел от меня тогда, в Кабуле, обманом убив моего карлика. Теперь не выйдет, Флэшмен. И я рад — да, рад, что все получилось так, что я могу не спеша разобраться с тобой, грязная собака!
Он хохотнул и наотмашь ударил меня по лицу.
Удар видно развязал мне язык, потому что я закричал:
— Бога ради, не надо! Ну что я сделал? Разве я не расплатился с тобой твоими проклятыми змеями?
— Расплатился? — заржал он. — Да ты даже не начал платить. Хочешь знать, какова будет твоя плата, Флэшмен?
Я не хотел, и поэтому не ответил. Он повернулся, и что-то прокричал через дверь. Та отворилась, и кто-то вошел, но в темноте не видно было кто.
— В прошлый раз я весьма сожалел, что вынужден был весьма поспешно расправиться с тобой, — говорит Гюль-Шах. — Помнится, я говорил, как мне хотелось бы, чтобы оскверненная тобой женщина приняла участие в твоем уходе? Не так ли? К великому счастью, когда пришла весть о твоем пленении, я был в Могале, так что получил возможность исправить этот недостаток. Входи, — обратился он к фигуре на верху лестницы, и Нариман медленно вышла на освещенное пространство. Я сразу узнал ее, хоть она и была с ног до головы укутана в покрывало, а нижнюю часть лица закрывала паранджа. Я помнил эти глаза, холодные, как у змеи, смотревшие на меня в ту ночь в Могале. Теперь они смотрели на меня снова, и показались мне страшнее, чем все угрозы Гюля. Не сказав ни слова, она плавно спустилась по ступенькам и встала рядом с ним.
— Ты не поздороваешься с женщиной? — говорит Гюль. — Поздороваешься, никуда ты не денешься. Но конечно, она для тебя только
— Жена?! — простонал я. — Я не знал… Поверьте, сэр. Я даже не догадывался… Если бы я…
— Тогда это было не так, — говорит Гюль. — Но теперь — да, пусть даже она и была обесчещена таким подлецом как ты. Все равно она моя жена и моя женщина. Осталось только смыть позор.
— О, Бога ради, выслушайте меня! — возопил я. — Клянусь, я не хотел ничего плохого… Откуда мне было знать, что она так дорога вам? Я не хотел причинить ей вреда, клянусь! Я сделаю все, все, что вы хотите, заплачу, сколько скажете…
Гюль искоса смотрел на меня, кивая головой, а его жена, словно василиск, не сводила с меня глаз.
— Ты и впрямь заплатишь. Не сомневаюсь, тебе приходилось слышать, как искусно обучены афганские женщины собирать плату? По твоему лицу вижу, что приходилось. Нариман очень жаждет проверить свою искусность на деле. В ее памяти так живы воспоминания о той ночи в Могале, воспоминания о твоей гордыне… — Он наклонился, почти касаясь моего лица. — Прежде чем забыть это, ей хотелось бы вырезать бы у тебя кое-что, медленно и ловко, так, на память. Разве это не справедливо? Ты насладился ее болью, теперь она хочет того же. Только это будет длиться дольше, и произойдет более красиво… Это ведь женщина. — Он рассмеялся. — И это будет только начало.
Я не мог поверить: это звучало так дико, невероятно, ужасно. Уже сами эти слова довели меня до безумия.
— Вы не можете! — завопил я. — Нет, нет, нет, вы не можете! Пожалуйста, не позволяйте ей прикасаться ко мне! Это ошибка. Я не знал. Я не хотел причинить ей вред!
Я кричал и молил, а он только смеялся и издевался надо мной, а она, не шевеля ни единым мускулом, неотрывно смотрела мне в лицо.
— Это даже лучше, чем я надеялся, — говорит Гюль. — После всего, мы можем содрать с тебя кожу, или поджарим на раскаленных углях. А может, вырвем тебе глаза, отрубим пальцы на руках и ногах и оставим как раба в Могале. Да, так даже лучше: ты каждый день будешь молить о смерти и никогда не найдешь ее. Не слишком ли велика цена за одну ночь наслаждений, а, Флэшмен?
Я пытался не слушать его, не верить в те ужасы, о которых он говорил, и умолял пощадить меня. Он послушал, ухмыляясь, потом повернулся к жене и сказал:
— Сначала дело, потом удовольствия. Голубка моя, предоставим ему поразмышлять о радостной встрече, которая ждет вас двоих. Заставим его подождать. Как долго? Пусть гадает. А у нас тем временем есть более срочные дела. — Он повернулся ко мне. — Если ты скажешь мне то, что я хочу знать, это ни в малейшей степени не облегчит твоих страданий, но думаю, ты все равно скажешь. После того, как ваша хвастливая и трусливая армия была перебита в проходах, сирдар двинулся на Джелалабад. Но у нас нет сведений об армии Нотта в Кандагаре. Какие приказы ей отданы: идти на Кабул? Или на Джелалабад? Мы хотим знать. Ну?
Мне понадобилось некоторое время, чтобы прогнать из воображения заполнившие его картины ада, и уразуметь вопрос.
— Мне это не известно, — отвечаю я. — Богом клянусь, я не знаю.
— Лжец, — говорит Гюль-Шах. — Ты же был адъютантом Эльфистана. Ты обязан знать.
— Не знаю! Клянусь, не знаю, — завопил я. — Я же не могу рассказать то, чего не знаю, ну так ведь?
— А я уверен, что можешь, — говорит он, и, отодвинув Нариман в сторону, Гюль скинул накидку, оставшись в рубашке, шароварах, шапочке на голове и с плетью в руке. Он подошел и сорвал у меня со спины рубашку.