Флэшмен
Шрифт:
— Узнаю нашего бойцовского петушка, старину Флэши! Уже готов броситься в драку, парень? Ладно уж, оставь Акбара нам: помимо прочего, сомневаюсь, что предстоящее нам в Кабуле дельце придется тебе по вкусу.
Они ушли, и я слышал, как Броудфут рассказывал Поллоку о том, каким сумасшедшим я делаюсь, когда дело доходит до боя: «когда мы дрались в проходах, именно Флэши каждый раз доставлял нам депеши. Видели бы вы, как он летит через сангары, словно чокнутый гази, а враги мчатся за ним по пятам. А он обращает на них внимания не больше, чем на рой мух».
Вот во что он превратил тот постыдный эпизод, когда я чуть живой от страха ворвался в их лагерь. Но вам наверняка приходилось замечать, что если у человека сложилась репутация — все равно плохая или хорошая — люди всегда найдут, чем подтвердить ее. Никто в Афганистане не знал меня, но все наперебой утверждали,
Как оказалось, Поллок и Сэйл не смогли поймать Акбара, но им удалось освободить заложников, а приход армии в Кабул способствовал усмирению страны. О серьезных репрессиях речь не шла: получив хороший урок, мы не собирались вновь создавать себе проблемы. Не освободили только одного из пленных — старину Эльфи-бея — он умер в плену от тягот и отчаяния. По этому поводу был всеобщий траур, который я совершенно не разделял. Кто бы спорил, старикан был добрейшим малым, но в качестве командующего — сущее несчастье. Больше всех прочих именно он был виновен в гибели нашей армии в Афганистане, и когда я размышляю о чудесных обстоятельствах, позволивших мне уцелеть в этой мясорубке, не могу не отметить: его заслуги здесь нет совершенно.
Но пока происходили некоторые знаменательные события, такие как: афганцев загоняли обратно в горы, а Сэйл, Поллок и Нотт назло всем демонстрировали флаг на кабульском базаре, пока новости о череде потерь и неудач обрушивались на притихшую Англию, пока старый герцог Веллингтон проклинал глупость Окленда, отправившего армию занимать «скалы, пески, пустыни, лед и снег», пока общественность и Палмерстон взывали к возмездию, а премьер-министр отвечал, что не намерен затевать еще одну войну во имя привития диким пуштунам экономической теории Адама Смита — в это самое время я наслаждался своим триумфальным возвращением в Индию. Поскольку нога моя все еще была в лубке, меня встречали как триумфатора — или по крайней мере самого выдающегося из героев дня.
Не вызывало сомнения, что власти в Дели рассматривали меня как дар с небес. Как скажет позже об Афганской войне Гревилль, в ней не было особых поводов для триумфа. Но у Элленборо хватило ума сообразить, что, используя хоть мало-мальски позитивные аспекты, он может добавить ложку меда в эту бочку дегтя. И я оказался первым из таких аспектов. Так что, трубя в своих приказах о «прославленном гарнизоне», удержавшем под командой Сэйла Джелалабад, он успевал подсыпать барабанную дробь про «отважного Флэшмена», и Индия подхватила ритм. Поднимая бокалы за мое здоровье, они делали вид, что Гандамака никогда и не было вовсе.
Первые плоды этого отношения я вкусил уже когда отправлялся на паланкине из Джелалабада к Хайберскому перевалу, когда весь гарнизон высыпал на улицу, чтобы прокричать «ура» в мою честь. А в Пешаваре был старый итальянский лис, Авитабиле, устроивший мне встречу с парадным караулом, расцеловавший в обе щеки и закативший грандиозную попойку в честь моего возвращения.
Эта ночь запомнилась мне по одной причине: я впервые за несколько месяцев был с женщиной. Авитабиле пригласил пару симпатичных афганских шлюх, и мы развлеклись по полной. Весьма непросто, скажу я вам, управляться с женщиной, когда у тебя сломана нога, но все же можно. И хотя Авитабиле едва не помер со смеху, наблюдая, как я пытаюсь оседлать свою красотку, время прошло очень даже замечательно.
Начиная отсюда все пошло как по писаному: в каждом городе или поселке меня встречали венки, поздравления, улыбающиеся лица, крики «ура». Наконец, меня самого почти убедили, что я герой. Мужчины с жаром пожимали мне руку, женщины целовали, хлюпая носом, полковники провозглашали тост за мое здоровье в офицерских столовых, служащие Компании похлопывали по плечу. Один субалтерн-ирландец и его жена попросили меня стать крестным их малыша, и теперь тому предстояло войти в жизнь с несуразным именем Флэшмен О’Тул; леди из церковного сообщества в Лахоре поднесли мне красно-бело-синий шелковый шарф с вышитыми на нем словом «Стойкость». В Лудиане один священник произнес проповедь на тему «Несть лучшей доли, чем положить жизнь свою за други своя». Он, конечно, намекнул, что я в итоге не «положил жизнь свою», но хотя бы попытался и едва-едва не достиг успеха, и выразил надежду, что у меня все еще впереди. Тем временем все закричали «осанна» и «ура» в честь Флэши, и затянули «Кому суждено узреть истинную храбрость».
Но все это были цветочки по сравнению с Дели. Настоящий оркестр играл «Вот идет герой-победитель»,
46
Кристиан — герой христианской поэмы Джона Беньяна «Путь паломника», сразившийся с чудовищем Апполионом.
Я видел, как дамы бросают на меня взгляды и перешептываются, укрывшись веерами, видимо, обсуждая, насколько хорош я могу оказаться в постели, а их мужья тем временем стучали по столу и кричали «браво», когда Элленборо произносил особо выдающуюся нелепицу. В завершение он поклялся, что будет проклят, если не запоет «Потому что он такой славный парень». Все повскакали с мест и заорали, что есть мочи, а я с залитым краской лицом сидел и едва сдерживался от смеха при мысли, что бы сказал на все это Хадсон, если бы мог видеть меня сейчас. Это, конечно, плохо, но они никогда не стали бы устраивать такой шум из-за сержанта, а если бы и стали, он никогда не сумел бы держать себя так, как Флэши, когда я, припадая на ногу, поднялся и попросил дать мне ответное слово, на что Элленборо ответил, что если мне нужно подняться, то я должен опереться на его плечо, чем он будет потом гордиться всю жизнь!
При этих словах все снова разразились криками, и, поглядывая на его раскрасневшуюся от кларета физиономию, я заявил, что вся эта помпа не подходит для простого английского джентльмена («аминь, — кричит Элленборо, — вот что значит прирожденное благородство!»); и что я просто выполнял свой долг, как желал того, становясь солдатом. И что не заслуживаю всех тех почестей, которые оказывают мне (крики: «Неправда! Неправда!»), но если вы настаиваете, то прошу отнести их не на мой счет, а на счет страны, которая вскормила меня, и той древней школы, где учителя научили меня быть истинным христианином, как я надеюсь. (Не знаю, что побудило меня заявить последнее, разве только необоримая привычка врать, но это возымело на них жуткий эффект.) И что если они так добры ко мне, то пусть не забывают и о других, кто нес флаг или несет его сейчас («Правильно! Правильно!»), о тех, кто загонит афганцев обратно в ту дыру, из которой они выползли, и кто докажет всем, что никогда британец не станет рабом (бурные аплодисменты). И что хотя совершенное мной не такой уж и подвиг, но я старался, и надеюсь, что и впредь буду поступать также. (Опять крики, но не такие громкие, как я ожидал, поэтому счел за лучшее переходить к завершению.)
— Так что храни вас Господь, и давайте поднимем вместе со мной бокалы за наших отважных товарищей, несущих свою нелегкую службу.
— Ваша искренняя скромность, — подвел черту Элленборо, — не в меньшей степени, чем ваше мужество и благородные побуждения, завоевала сердца присутствующих здесь. Я восхищаюсь вами, Флэшмен. Более того, — продолжил лорд, — уверен, что вся Англия будет восхищаться вами. Вернувшись с победой с поля боя, сэр Роберт Сэйл отправится в Англию, где его, без сомнения, увенчают знаками, достойными истинного героя. [XXIII*] — Большая часть речи губернатора состояла из подобных выражений, больше присущих скверному актеру. [XXIV*] Шестьдесят лет назад так говорили многие. — Как и положено, ему должен предшествовать вестник, причастный к его славе. Я, разумеется, имею в виду вас. Ваш долг здесь уже исполнен, и исполнен превосходно. Вы со всей быстротой, которая возможна в вашем положении, отправитесь в Калькутту, где сядете на корабль, идущий в Англию.