Флибустьерское море
Шрифт:
Мы имели случай убедиться ранее в том, что протест входил в обычаи вольнолюбивых рыцарей флибустьерского промысла у всех экипажей, в особенности у набранных из «береговых братьев». Разбойничий аппетит не мешал им чувствовать себя собратьями по общему делу, несмотря на частые кровавые драки; поэтому, соглашаясь признавать авторитет капитана на период плавания и во время боя, они требовали в остальном равноправия. Назначенный губернатором адмирал был в свое время избран ими на пост вожака, он оставался в известной степени их ровней, хотя все признавали за ним право в случае надобности застрелить ослушника или отрубить головы бунтовщикам. Их концепция власти напоминала одновременно структуру вольной дружины и преступной банды.
Меж тем необъяснимое крейсерское плавание Мансфельта в виду Кюрасао продолжалось уже несколько дней. Немного бы нашлось капитанов, которые взяли бы на себя смелость поступить подобным образом. И тот факт, что на палубах не слышалось ропота, показывает, сколь велик был авторитет адмирала-предводителя. Конечно, по эскадре ходило множество слухов:
– Ожидается прибытие голландской флотилии с богатым грузом, и Старик хочет заодно захватить его... Старик получил приказ держать блокаду острова, и мы все передохнем здесь от голода, больше нет мочи болтаться в море... Да нет, ночью с острова подошла шлюпка с парламентерами. Старик знает, что голландцы хотят сдаться, и тянет время, чтобы взять с них побольше...
И так далее в том же духе. Капитаны, когда к ним обращались с вопросами, лишь пожимали плечами, нетерпеливо поглядывая на адмиральский корабль, ожидая вот-вот увидеть на фале сигнал.
Сигнальный флаг был поднят лишь на четвертый день; вице-адмиралу приказывалось прибыть на борт флагмана.
Когда он возвращался на свой корабль, сорок загорелых почти дочерна физиономий, свесившись через планширь, сверлили его вопрошающими взорами.
Морган коротко бросил:
– Отваливаем. Идем потрошить испанцев.
В ответ раздался дружный радостный вопль. Еще бы! Ведь карательная экспедиция против Кюрасао была лишь нагрузкой к настоящему походу, коего жаждали их истосковавшиеся по добыче сердца. Испанские владения манили тусклым блеском золота – наградой за все тяготы предшествующих недель. Новость мгновенно облетела корабли, и экспедиция на всех парусах двинулась курсом вест. Длинный скалистый остров вскоре растаял на горизонте.
Надо полагать, пираты провожали его не без сожалений: «Повезло этим канальям – отделались легким испугом!» Упущенная добыча, какая бы она ни была, бросала тень на их репутацию. Однако нам нигде не встретилось указаний на то, что они задавались вопросом, который бередил умы многих историков последующих поколений:
– Почему Старик не напал на Кюрасао?
Характеру морских добытчиков не было свойственно задумываться над прошлым, даже весьма близким; они были несказанно рады концу изнурительного крейсирования вокруг голландского острова, а новое направление сулило радужные надежды. В путь! Вперед! На запад! Эскадра летела, подталкиваемая попутным ветром. Сказочный континент был все ближе.
Четыре дня они держали курс вест. Среди флибустьеров было немало людей тертых, многие прекрасно знали эти места по прошлым походам. Они прикидывали, что континент должен показаться через сутки. Но вечером четвертого дня адмирал и вице-адмирал сообщили участникам, что захвату подлежит испанский остров, находившийся в двадцати морских милях прямо по курсу: Санта-Каталина.
Этот остров на современных картах называется Провиденсия.
Провиденсия представляет собой географическую достопримечательность в огромном «мешке» на юго-западе Карибского моря: соседствующие с ней острова, по сути, едва выступающие из воды песчаные отмели, Провиденсия же является вершиной подводного хребта, рожденного подвижкой тектонических плит, случившейся не в столь отдаленные – с геологической точки зрения – времена. Шесть километров в длину и пять – в ширину. Поистине островок был игрушкой Провидения, в честь которого он и был поименован.
В 1666
Не исключено, что по возвращении в Порт-Ройял Морган передал губернатору Томасу Модифорду слова, сказанные ему Мансфельтом в конце четырехдневного плавания вокруг Кюрасао, однако никаких письменных следов этого разговора нигде не обнаружено. Определенно то, что Мансфельт самолично принял решение не нападать вопреки приказу на Кюрасао, а двинуться к Санта-Каталине.
Причины, выдвигавшиеся много позже в обоснование этого решения, звучат неубедительно: «Он отказался от нападения на Кюрасао, поскольку сам был голландец, к тому же родом с этого острова». Нет, прославленный адмирал без возражений принял губернаторский приказ перед отплытием; однако, подойдя на несколько миль к Кюрасао, он рассмотрел в подзорную трубу мощные береговые укрепления. Что же касается сомнений, мог ли он повернуть оружие против «своих», то сама постановка вопроса вызвала бы гомерический смех у любого капитана той поры. Понятие родина еще не включало в себя тот матерински требовательный аспект, которым оно характеризуется сегодня. Настоящей родиной Мансфельта было Флибустьерское море, служба которому выпестовала его.
Санта-Каталина купалась в благополучии и неге: на нее не было совершено ни одного нападения. Вокруг фортов зеленели огороды, в полузасыпанных рвах росли цветы, а на редутах дежурили редкие дозорные. Солдаты жили с индеанками и негритянками в хижинах, разбросанных среди пышной растительности. Для флибустьеров взятие острова было пустяшным делом.
Увы, грабить там оказалось нечего. Разочарование пиратов легко могло обернуться скандалом, даже свирепым бунтом. Почему мы не находим упоминаний о чем-либо подобном – вот вторая загадка этого таинственного похода. Весьма возможно, Мансфельт своим авторитетом подавил бунт в зародыше, обещав двинуться дальше, в более хлебные места (что и было сделано), или же флибустьеры были довольны бескровным взятием райского острова. Когда Мансфельт несколько дней спустя объявил остров флибустьерским владением под властью временного губернатора, от охотников остаться там не было отбоя. Жизнь под сенью дерев без забот и хлопот после стольких кровавых передряг привлекала этих искателей приключений. Адмирал самолично отобрал кандидатов в колонисты, а во главе их поставил флибустьера-француза по имени Симон.
Историки утверждают, что Мансфельт в отличие от других пиратских вожаков стремился не столько к добыче, сколько к захвату новых территорий, якобы мечтая о создании обширной флибустьерской империи на развалинах испанских владений. На основании чего был сделан столь далекий вывод – загадка. Никто из современников, ни сэр Томас Модифорд, ни Морган, не слышал от него и намека на грандиозный замысел, хотя они должны были бы знать о сокровенной мечте адмирала.
Можно согласиться, что Мансфельт более склонялся к политике аннексий, чем к чистому грабежу, – доказательством тому служит его поведение на Санта-Каталине (никаких других фактов, кстати, не существует). Но зачем было ставить временным губернатором острова француза, хотя заранее ясно, что такое решение вызовет недовольство ямайского шефа? Вновь не находим ответа. Последнюю и самую сложную загадку он поставил перед Морганом, когда вызвал его на борт адмиральского флагмана перед отходом с Санта-Каталина.