Флибустьеры (с илл.)

Рисаль Хосе

— Да ее все знают! — скривился отец Сибила.

Но оказалось, что Симоун, Бен-Саиб, отец Ирене и отец Каморра ее не знают; они попросили рассказать, кто ради смеха, а кто из подлинной любознательности. Таким же шутливым тоном, каким его просили, священник, подобно няньке, рассказывающей детям сказку, начал так:

— Жил-был в Испании студент, который поклялся одной девушке жениться на ней, а потом позабыл и о клятве и о девушке. Долгие годы она ждала его, молодость ее прошла, красота увяла. И вот в один прекрасный день она прослышала, что ее бывший жених стал архиепископом в Маниле. Тогда она переоделась мужчиной, приехала сюда и явилась к его преосвященству, требуя исполнения клятвы. Но это было невозможно, и архиепископ приказал устроить для нее грот; вы, вероятно, заметили его на берегу; он весь

зарос вьюнками, которые кружевной завесой закрывают вход. Там она жила, там умерла, там ее и схоронили. Предание гласит, что донья Херонима настолько была толста, что могла протиснуться в свой грот лишь боком. Она, кроме того, прослыла волшебницей, да еще бросала в реку серебряную посуду после роскошных пиров, на которые собиралось много знатных господ. Под водой была протянута сеть, в нее-то и падали драгоценные блюда и кубки. Так донья Херонима мыла посуду. Еще лет двадцать назад река омывала самый вход в ее келью, но мало-помалу вода отступает все дальше, подобно тому как уходит из памяти индейцев воспоминание об отшельнице.

— Прелестная легенда! — сказал Бен-Саиб. — Я напишу о ней статью! Такая трогательная!

Донья Викторина подумала, что ее судьба похожа на судьбу обманутой отшельницы, она уже открыла было рот, чтобы сообщить об этом, но ей помешал Симоун.

— А что вы думаете об этом, отец Сальви? — спросил он у францисканца, погруженного в размышления. — Не кажется ли вам, что его преосвященству следовало бы поселить ее не в гроте, а в какой-нибудь обители, например, в монастыре святой Клары?

Отец Сибила с удивлением заметил, что отец Сальви вздрогнул и искоса взглянул на Симоуна.

— Это вовсе не галантно, — самым естественным тоном продолжал ювелир, поселить в скале женщину, чья надежды мы обманули. Как мог человек благочестивый подвергнуть ее соблазнам одинокой жизни в гроте, на берегу реки, точно она нимфа или дриада? Куда более галантно, милосердно, романтично и в согласии с обычаями этой страны было бы заточить ее в монастырь святой Клары, как некогда заточили Элоизу [31] , чтобы время от времена навещать ее там и укреплять ее дух? Вы согласны?

31

Элоиза (1100–1163) — жена известного средневекового французского философа и богослова Пьера Абеляра (1079–1142). Опасаясь, что брак с Элоизой помешает его карьере профессора философии и теологии в Париже, Абеляр длительное время скрывал ее в монастыре, где она в конце концов стала настоятельницей.

— Я не могу и не смею обсуждать поступки архиепископов, — нехотя процедил францисканец.

— Но ведь вы глава здешнего духовенства, наместник архиепископа? Как бы поступили вы в таких обстоятельствах?

Отец Сальви пожал плечами.

— К чему толковать о том, что никогда не случится?.. Но раз уж речь зашла о легендах, я хотел бы напомнить вам самую прекрасную, ибо она самая правдоподобная, легенду о чуде святого Николая, — вы, я думаю, видели развалины его храма? Расскажу эту легенду сеньору Симоуну, он вряд ли ее знает. Некогда в этой реке и в озере кишмя кишели кайманы, столь прожорливые и огромные, что нападали на лодки и опрокидывали их одним ударом хвоста. И вот, как повествуют наши хроники, некий китаец-язычник, упорно не желавший принять крещение, плыл однажды на лодке мимо храма. Вдруг перед ним предстал в образе каймана сам дьявол и перевернул лодку: видимо, он хотел сожрать язычника и утащить в ад. Но китаец, вдохновленный господом, воззвал к святому Николаю, и кайман вмиг окаменел. Старики говорят, что не так давно еще можно было по обломкам скалы, в которую обратилось чудище, угадать его очертания. Я сам, например, ясно видел его голову и, судя по ней, могу подтвердить, что кайман был колоссальных размеров.

— Чудесная, чудесная легенда! — воскликнул Бен-Саиб. — Отличная получится статья. Описание чудовища, ужас китайца, бушующие волны, заросли тростника… А как полезна для сравнительного изучения религий! Подумайте, китаец-язычник в минуту смертельной опасности взывает к святому, о котором знал, вероятно, лишь понаслышке и в которого не верил… Уж тут никак не

подойдет пословица: «Лучше заведомое зло, чем неведомое благо». Если бы я очутился в Китае и попал в такую беду, я скорее воззвал бы к самому последнему святому из наших святцев, чем к Конфуцию или к Будде. Это свидетельствует либо о несомненном превосходстве католичества, либо о нелогичности и непоследовательности мышления у индивидуумов желтой расы; разрешить этот вопрос поможет лишь основательное изучение антропологии.

Бен-Саиб рассуждал профессорским тоном, очерчивая в воздухе круги указательным пальцем и восхищаясь собственным умом, который из ничтожных фактов извлекал столь важные и далеко идущие выводы. Заметив, что Симоун задумался, Бен-Саиб решил, что тот размышляет над его словами, и спросил, о чем он думает.

— О двух весьма важных предметах, — отвечал Симоун, — точнее, о двух вопросах, которые вы можете включить в свою статью. Первый: что сталось с дьяволом, после того как его обратили в камень? Освободился ли он от заклятия или остался на месте? И второй вопрос: быть может, те окаменелые животные, которых я видел в европейских музеях, тоже жертвы какого-нибудь допотопного святого?

Ювелир, приставив палец ко лбу, говорил так серьезно и глубокомысленно, что отец Каморра в тон ему ответил:

— Как знать, как знать!

— Господа, мы подходим к озеру, — вмешался отец Сибила, — и если уж вспоминать легенды, то наверняка наш капитан знает их немало…

В это время пароход выплыл на широкий разлив, и взору путешественников открылась поистине великолепная панорама. Всех охватило волнение. Прямо впереди простиралось окаймленное зелеными берегами и синими горами прекрасное озеро, подобное огромному полукруглому зеркалу в раме из сапфиров и изумрудов, в которое гляделось небо. Справа берег был низкий, со множеством живописных бухт и смутно видневшимся вдали мысом Сугай; впереди на горизонте величаво высился могучий Макилинг [32] в венце из кудрявых облачков, а слева — остров Талим, с мягкими линиями холмов, «Девичья грудь», как называют его тагалы.

32

Макилинг — гора на Южном Лусоне.

Дул свежий ветерок, синяя гладь озера была подернута легкой рябью.

— Кстати, капитан, — сказал Бен-Саиб, оборачиваясь, — не знаете ли вы, где тут на озере погиб этот, как бишь его, Гевара, Наварра, нет, — Ибарра?

Все взглянули на капитана, только Симоун пристально смотрел на берег, словно хотел что-то отыскать там.

— Да, да, — встрепенулась донья Викторина. — Где это, капитан, где? Быть может, там остались какие-нибудь следы?

Добряк капитан подмигнул несколько раз, что выражало у него сильную досаду, но, видя умоляющие глаза пассажиров, прошел несколько шагов вперед, на нос, и оглядел берег.

— Посмотрите вон туда, — полушепотом сказал он, удостоверившись, что на палубе нет посторонних. — По словам капрала, который командовал отрядом, Ибарра, убедившись, что окружен, выпрыгнул из лодки в воду вблизи Кинабутасана [33] и пустился вплавь к берегу. Он проплыл больше двух миль, и каждый раз, как высовывал голову, чтобы набрать воздуху, по нему стреляли. Потом его потеряли из виду, а немного погодя у самого берега вода как будто окрасилась кровью… Да, кстати, сегодня ровно тринадцать лет, день в день, как это случилось.

33

Кинабутасан — селение на берегу реки Пасиг.

— Стало быть, его труп… — начал Бен-Саиб.

…отправился к трупу его отца, — подхватил отец Сибила. — Тот ведь тоже был флибустьером, правда, отец Сальви?

— Вот погребение, не требующее расходов! — воскликнул Бен-Саиб. — Согласны, отец Каморра?

— Я всегда говорил, что флибустьеры не любят тратиться на пышные похороны, — с веселым смехом отвечал тот.

— Да что это с вами, сеньор Симоун? — спросил Бен-Саиб, заметив, что ювелир стоит неподвижно и молчит. — Неужто вас укачало? Вас, путешественника, на этой лужице?