Флогистонщики (Околонаучный детектив)
Шрифт:
– Чего?
– В смысле горный воздух с хвойно-мандариновой новогодней ноткой.
Дело в том, что Саныч с детства любил горный воздух, новогоднюю хвою, мандарины. Любил с тех пор, как отцу дали отпуск зимой, перед самыми новогодними праздниками, и они всей семьей – он, отец и мать поехали в Грузию. Новый год встречали у друзей отца, в горах. Стол был завален мандаринами, другой вкуснятиной, а когда по радио кремлевские часы пробили двенадцать, вышли из дома. Воздух был такой чистый, такой пахучий, запахи праздника смешались, и в памяти маленького Леши остался мандариново-хвойно-горный аромат. Тот Новый год был самой радостной памятью детства. И этот запах стал запахом счастья и радости.
Через
Академик полюбил талантливого, целеустремленного парня, увидел необычные способности. Установил ему стипендию. Зная сложное положение в семье, выписывал неплохие премии. Зачастую из своей зарплаты. Следил сначала за учебой, потом направлял в делах аспирантских, а когда Алексей защитил кандидатскую, создал под него лабораторию, радовался успехам, гордился, что Алексей Александрович обгоняет своего учителя. Теперь настаивал на защите докторской диссертации и мечтал со временем передать гениальному ученику институт.
3
Чтобы было понятно, кто такой Алексей Александрович, немного поясню.
Теперь каждый знает, что организм любого живого существа оповещает о проблемах, болезнях и много еще о чем. Задача в том, чтобы понять эти сигналы и правильно отреагировать. Например, если появились белые поперечные штрихи на ногтях – значит недостаток цинка или кальция. Причем, если такие штришки на безымянном пальце, то кальций начал откладываться в почках, а вот когда то же самое на указательном, то кальций накапливается в легких. Или, если ногти с синевой, то надо за сердцем следить – с ним возможны проблемы. Если мешки под глазами, то с почками, почти наверняка, не все в порядке. Таких известных давным-давно признаков много.
Так вот Алексей Александрович, мельком взглянув на любого человека, мог рассказать про него больше, чем этот человек сам про себя знал. Умел Алексей не только понять, что у человека не так, но и как отреагировать, чтобы ответные врачебные действия настраивали организм на преодоление проблем. Это дано ему было от Бога. Академик заметил способности тогда еще мальчишки. Сделал все, чтобы развить их, чтобы Алексей получил знания современной медицины. Увлек его возможностями генетики. Да и увлекать особо не надо было. Все, что касалось этой науки, было интересно молодому парнишке. Со временем интерес только усиливался. Любая новая информация, только что прочитанная в научных журналах, находила у него мгновенный отклик, развивавший полученные знания. Он немедленно ставил эксперименты, приводившие к таким результатам, о которых авторы этих публикаций и не подозревали. Его выводы были сродни грандиозным выводам Ивана Михайловича Сеченова о рефлексах головного мозга, полученным изучением всего-то лягушек.
– Значит, так и сделаем – хвойно-мандариновую новогоднюю нотку? – снова повторил Алексей, скорее себе, чем хозяину кота.
– Круто! Саныч, в смысле Алексей Александрович, – математик недоверчиво поглядел на гения, – а ты мне, часом, лапшу не вешаешь? Неужели такое возможно?
– Попробуем, Гена, попробуем. Коли Господь дозволит, то получится. Оставляй своего пакостника. Недельки все же на две.
– Саныч, я для тебя любую программу заделаю, любую идею оцифрую. Знал, что ты могешь много, но чтобы такое! – Геннадий развел руками. – Короче, ежели чего, только свистни – и я буду тут.
– А если я свистну и попрошу? – не преминула
Алексей размышлял о возможных вариантах работы с котом, не слушал Татьяну и кивнул своим мыслям.
– Правда, правда. Пожалуй, это именно то, что надо делать.
Геннадий удивился, но в ответ подтвердил:
– Да не вопрос, будет вам два билета.
На том расстались. А большая работа, начатая с шутки, закрутилась.
Три мощнейших компьютера, заряженных квантово-химическими программами, с разработанной самим Санычем, хотя и с помощью Генки, параметризацией, другими допущениями и ограничениями, за неделю рассчитали возможность и условия синтеза и встраивания веществ с именно таким запахом. Саныч подобрал фрагменты молекул, отвечающих за этот запах. В теории и на модели получалось! Оставалось встроить в геном и обеспечить мутацию. Такие штуки он делать умел. Важно, чтобы мутация была, во-первых, устойчивой, а во-вторых, чтобы прошла именно там, где образуются эти пахучие.
Саныч работал круглосуточно. Ночевать оставался в лаборатории. Сам синтезировал, вводил, стабилизировал. Отслеживал малейшие изменения, которые никто другой и не заметил бы. Мгновенно подправлял. И через неделю в лаборатории запахло Новым годом! Заласканный и закормленный лаборантками котяра, сообразив, что он тут главный, вальяжно шествовал по лаборатории, метил где ни попадя или дрых, развалясь на старинном диване Академика, перекочевавшем в лабораторию Саныча, когда директор института узнал, что любимый ученик частенько остается ночевать в лаборатории.
Запах заставлял улыбаться, вспоминать детство, быть терпимее, добрее, веселее.
Самому Алексею тоже было весело. Наконец прояснялось то, над чем он безуспешно ломал голову последнее время.
Изменяя генные структуры различных объектов, он создавал из обычных живых существ новые, с уникальными свойствами. То получались овцы, которые плодили по двенадцать ягнят, то куры размером со страусов, то кроли размером с овец и с мехом, не отличимым от норки. Но эти свойства редко и не у всех объектов передавались по наследству. Именно над этим Саныч и работал. И тут кошачьи особи, с их чрезвычайной способностью к изменчивости, были как никто другой для опытов подходящими. И у него с этим ссыкуном, кажется, начало получаться. Рассчитывать в делах он мог только на себя. Посоветоваться было не с кем. Академик уехал, а никто другой, увы, в деградировавшем после социализма институте, в экспериментальной прикладной генетике ничего всерьез не понимал. Лучшая его аспирантка Татьяна только начинала проникать в суть проблем, а в остальных лабораториях царили спячка, тупизм и лень.
Блатные сотруднички способны были сплетничать, перемалывать друг друху косточки, переписывали устаревшие теории из старых отчетов, стряпали статьи для доморощенных научных журнальчиков, клепали диссертации, ни шатко ни валко их защищали, становились кандидатами, как пел Высоцкий, в доктора. Кое-как могли выступать с докладами, лекциями, рассуждать о генетике, приводить примеры, а вот в реальном деле были ни бум-бум. Мозги несведущим журналистам, случайно появлявшимся в институте, другой публике, интересующейся работой института, заканифолить могли, а сделать что-то путное – ни идей, ни умения не имели. А потому страшно боялись, чтобы другие не догадались об их никчемности, и ненавидели тех, кто понимал это, а еще больше тех, кто был ученым не на бумаге, не согласно диплому, а по жизни, по реальным делам.