Флоренция — дочь Дьявола
Шрифт:
— Дерби у нас в кармане, — высказался полковник.
— Но это ведь только в будущем году, — заметила ему пани Ада.
— Она что, каждый раз будет так прыгать? — вмешался Юрек, потому что Флоренция, ясное дело, к стартовому боксу прыгнула через барьерчик, а после финиша снова сделала два прыжка.
— Пока ей так нравится, — удовлетворённо заметила я. — Это для неё награда за выигранную скачку, и с этим уже все смирились. Если хочет — пусть себе прыгает, потому что иначе она чувствовала бы себя несчастной, обманутой и обиженной.
— Малиновский говорит,
— ..И что вы думаете, весы показали? Ещё на тридцать граммов больше, чем надо! — говорил пан Вальдемар в ликующем настроении, потому что сегодня он все время выигрывал, тем более что поставил, по примеру Марии, на Флоренцию. — Два часа просидел в парилке, почти три кило потерял, и вот же черт: ещё тридцать граммов лишних! А моя очередь через десять минут! Снимай трусы, говорит мне тренер, все снимай — и на весы! Тридцать граммов: трусы, майка, вроде бы ничего не весят, а все-таки…
— Зачем это с него трусы сняли? — подозрительно спросил пан Рысь, который только что откуда-то пришёл.
— Бокс, — пояснила ему развеселившаяся Мария, которая слушала историю с самого начала. — Ему надо было войти в свою весовую категорию.
— И что же оказалось? Ещё три грамма лишних! — продолжал пан Вальдемар. — Господи, две минуты оставалось, так вы вовеки не угадаете, что мой тренер выдумал!
— Ну?! — спросила я его, потому что и меня этот рассказ стал интересовать.
— А он мне и говорит: «Плюй! Плюй, сколько сможешь! Про лимон вспомни или про дерьмо, это уж как хочешь, но плюй!»
— И что? — поинтересовался пан Собеслав, далёкий, правда, от спорта, но питающий интерес к вопросам обезвоживания организма.
— Ну вот, плюю я на все стороны, как попало, а тренер, честный человек, достал ещё откуда-то лимон и начал его жрать, морщится, корчится как кикимора, но жрёт, и — не поверите! — выплюнул я эти три грамма!
— И что, победил? — спросила Мария.
— А как же! В третьем раунде! И никто не мог придраться, потому что я был на границе веса.
Мне удалось правильно угадать два триплета, один с Флоренцией, а второй в самом конце, напоследок. Мария всучила мне свои билетики, потому что спешила на какое-то мероприятие. Я этого очень даже не одобряла, но не решилась привязать её к креслу. В очереди я стояла довольно долго, потому что в этот день многие выиграли, а потом помчалась в конюшни, с сахаром и петрушкой для Флоренции.
Уже темнело. Два фальстарта слегка задержали скачки, все закончилось перед самым заходом солнца, может быть, даже и
— Нет, вы только посмотрите, — говорил он раздражённо. — Это так должна выглядеть скаковая лошадь? Это ведь бочки, а не кобылы! Когда же я их в человеческий вид приведу?! Никак не раньше октября, а то и ноября! Вы сроду не угадаете, от кого они! Вот, пожалуйста…
Кобылки действительно были толстобрюхие, но симпатичные и ласковые. Я дала им по два кусочка сахару, не больше, чтобы, упаси Боже, не растолстели пуще. Черский открыл соседний денник.
— Эта волчья сыть, травяные мешки должны выглядеть как наша Нюсенька! Вот это класс! Ну что, Нюсенька, ты ведь у нас уже в форме, ну-ка повернись, чтобы тётя на тебя посмотрела…
Нутрия, по прозвищу Нюсенька, тоже двухлетка, была стройна и изящна. В дебюте она пришла второй, а сейчас тянулась к Черскому, пытаясь положить голову ему на плечо, и тихонько хватала его за ухо губами. Черский славился прекрасным умением тренировать именно кобыл, и, хотя к нему самые лучшие не попадали, он и из второсортных умел вытянуть классные результаты. Лошадей он любил, и они отвечали ему взаимностью.
— А эти от кого? — поинтересовалась я, оделив лошадок очередными кусками сахара.
— От Кальдерона и Дромоны и от Дьявола и Симки. Зовут их Драга и Симона.
— Ну знаете! Родословная и впрямь должна обидеться. Но эта, от Дьявола, уродилась в мать, гнедая…
— Вот то-то и оно, что ей с отцом не сравниться, она так и останется во второй группе. Борек в неё влюбился, может, он из неё что-нибудь и выдавит.
— Его уж очень надолго дисквалифицировали…
— Надолго. Теперь он у меня по углам шатается и клянётся-божится, что будет стараться. Ну её же все равно сперва надо потренировать, чтобы пузо поменьше стало. Вы чаю выпьете?
— Нет, спасибо, я иду искать Флоренцию.
— А она, должно быть, на том пастбище возле Езерняка. Там, на самом конце…
Территория ипподрома была весьма обширна, сто шестьдесят гектаров — это вам не жук начихал. Прежде чем я доплелась за конюшни Езерняка, сделалось почти темно. Маленькая целинная лужайка простиралась прямо рядом с коновязью конюшен. Там не было уже никаких лошадей, людей тоже не было видно, работа после скакового дня окончилась. На лужайке паслась только одна лошадь, и я издалека узнала Флоренцию.
Я подходила нормальным шагом, без особой спешки и без шума, потому что на ногах у меня были обыкновеннейшие сабо, а не каблуки, грохочущие стальными набойками. Ещё на приличном расстоянии я увидела, как на лужайке появился какой-то человек. Довольно крупный и сильный, но не толстый, вроде как знакомой внешности, но я понятия не имела, кто это.
Флоренция подняла голову и оглянулась на него. Какую-то секунду она стояла неподвижно. Человек — если только можно назвать человеком этого чудовищного выродка — резко замахнулся и длинным бичом ударил кобылу.