Флорентийка и султан
Шрифт:
Капитан джермы уверил нас, что если так пойдет и дальше, то к вечеру или, во всяком случае, на следующее утро, мы непременно опять окажемся в порту Рашид. Тогда он отдал приказ причалить к берегу у одной из деревень, мимо которой мы проходили.
Нам пришлось ждать часа два, пока ветер не стих. После чего мы снова тронулись в путь.
Мы медленно двигались вперед, и вечером перед нами на красноватом горизонте медленно выросли три симметричных горы, хорошо заметных на фоне неба.
Это были пирамиды!
Пирамиды на глазах становились все больше,
Солнце спускалось за горизонт, и отблески падали на стены пирамид, а их основание уходило в тень. Вскоре сверкала лишь одна вершина, похожая на красный клин. Потом и по ней скользнул последний луч, словно свет маяка. Наконец, это пламя будто отделилось от вершины, точно взметнулось в небо, чтобы мгновение спустя зажечь звезды.
Наш восторг граничил с безумием. Мы аплодировали этим великолепным декорациям. Нескольким *** казалось на венецианском карнавале. Потом мы стали упрашивать капитана не трогаться с места ночью, чтобы на следующее утро можно было снова полюбоваться величественным пейзажем, который предстанет нашему взору.
Все складывалось на удивление удачно. Капитан, со своей стороны, объявил нам, что из-за ожидающих нас впереди многочисленных мелей, ему придется бросить здесь якорь. Мы еще долго стояли на палубе, глядя на пирамиды, пока их не поглотила тьма. Потом отправились к себе под навес хотя бы поговорить о пирамидах, раз уж их нельзя видеть.
Бедняжка Леонарда не могла выдавить из себя ни единого слова, будучи совершенно изумленной зрелищем пирамид.
Мы долго не могли заснуть. А наутро, проснувшись, я почувствовала сильное недомогание. Сеньор Гвиччардини тоже жаловался на здоровье.
Стоя на палубе, мы почувствовали, что воздух был тяжелым и удушающим. Сквозь пелену раскаленного песка, поднятого ветром пустыни, пробивалось унылое тусклое солнце. Мы ощущали страшную тяжесть. Казалось, воздух обжигал грудь.
Не понимая, что происходит, мы огляделись: матросы и капитан неподвижно сидели на палубе джирмы, закутавшись с головой в плащи так, чтобы был закрыт даже рот. Живыми оставались лишь глаза, со страхом устремленные вдаль.
Наше появление на палубе нисколько не отвлекло их от этого занятия. Мы обратились к ним, но не получили ответа.
Наконец, сеньор Гвиччардини решил узнать у нашего капитана о причине подобного уныния. Но вместо него нам ответил капитан Манорини, который и прежде бывал в этих местах. Он указал рукой на горизонт и произнес:
– Хамсин.
– Что это такое? – спросила я.
– Это разрушительный ветер, которого турки и арабы боятся, как мы – дня страшного суда.
Едва он успел объяснить нам, что такое хамсин, как мы сразу же увидели все признаки этого ужасного ветра.
Во все стороны гнулись пальмы, в небе с силой сталкивались потоки воздуха, ветер заметал вверх песок, хлеставший по лицу, и каждая крупинка обжигала, как искра,
Испуганные птицы покидали возвышенные места и летели, прижимаясь к земле, будто спрашивая, что заставляет их делать это.
Стаи узкокрылых ястребов кружились в небе с пронзительными криками. Потом они внезапно падали камнем на кусты мимозы, откуда снова взмывали ввысь, стремительные и напряженные, как стрелы, ибо чувствовали, что дрожат даже деревья. Даже камни разделяли ужас живых существ.
Ни один из этих признаков не ускользнул от внимания наших матросов, но по их бесстрастным, устремленным в одну точку глазам и непроницаемым лицам невозможно было определить, являлось ли это добрым или дурным предзнаменованием.
Правда, капитан Манорини успокоил нас, сказав, что в такую жару хамсин не опасен.
Чтобы переждать ветер, мы укрылись в палатках, где провели не меньше часа.
Наконец, ветер стих.
Матросы сняли свои плащи и начали, буквально, прыгать от радости. Потом они смочили руки и лица нильской водой и подняли якорь.
Капитан Манорини сказал нам, что до Каира осталось плыть совсем немного. Тронувшись в путь, мы стали быстро приближаться к пирамидам. А они, казалось, все время обгоняли нас и вырастали прямо перед носом судна.
У подножья голой и безжизненной цепи гор через плотную пелену тумана и песка мы стали различать минареты и купола мечетей, увенчанные бронзовыми полумесяцами.
Понемногу северный ветер, подгонявший нашу лодку, усилился и раздвинул завесу. Нашему взору предстали кружевные башни Каира, но основание города оставалось скрыто высокими берегами реки.
Европейские путешественники так редко бывали здесь, что сознание мое переполнилось гордостью: я, Фьора Бельтрами, дочь флорентийского купца, своими глазами вижу места, в которых происходили многие события, описанные в священном писании. Именно отсюда увозил Моисей свой народ, именно здесь страдал Иосиф, проданный в Египет своими братьями.
Мы быстро продвигались и уже почти достигли основания пирамид. Чуть поодаль, на том же берегу Нила изящно раскачивалась на ветру пальмовая роща, которая поднялась на месте древней столицы Египта и тянется вдоль самого-самого берега, где некогда дочь фараона спасла из вод младенца Моисея. А над верхушками пальм, в дымке – но не тумана, а песка – мы различали красноватые вершины пирамид еще более величественных, чем те, рядом с которыми мы находились.
Нам навстречу по Нилу проплыли лодки с невольниками. В одной из них сидели женщины. Как только наш капитан увидел их, он тотчас же вонзил нож в главную мачту и бросил в воду щепотку соли – эти его действия, как сказал нам сеньор Манорини, должны были спасти нас от дурного глаза. Я еще не знала, что магометане так суеверно относятся к сглазу, но, похоже, нам это помогло, потому что вскоре мы благополучно причалили к правому берегу Нила.
Капитан судна показал нам издалека летнюю резиденцию каирского паши – прелестное белое строение, утопавшее в зелени.