Флорентийка
Шрифт:
– Сколько тебе лет? – внезапно спросил Лоренцо.
– Семнадцать, монсеньор.
– Неужели? Я бы тебе дал больше. Это, несомненно, из-за твоей гордой осанки и привычки прямо смотреть в глаза. Большинство девушек твоего возраста опускают глаза, стоит обратиться к ним, и я думаю, что в этом есть большая доля лицемерия. Ты этого вовсе лишена! Во всех обстоятельствах ты остаешься безмятежной… по крайней мере ты производишь такое впечатление.
– Потому что я не лишилась чувств, когда господин пригласил меня? – Фьора засмеялась музыкальным смехом, и теплый тембр ее голоса
– Я видел… и это прекрасно! Твой отец думает выдать тебя замуж?
– Не знаю, наверное, он уже хочет этого. И я также, сеньор Лоренцо, если говорить правду… Но здешние девушки не выходят замуж раньше двадцати лет.
– Какое ты странное создание! Многие девушки уже с десятилетнего возраста мечтают о муже, и, насколько я мог видеть, у тебя достаточно воздыхателей. Когда двое мужчин готовы драться из-за дамы, по-моему, это явное доказательство. Ни один из двух не трогает твоего сердца?
– Никто. Тем более что Лука Торнабуони и иностранец собирались драться не из-за меня, а из-за представления, как проводят турниры здесь и в Бургундии…
– Вот в чем дело? Если бы я знал раньше, то приказал бы их арестовать. С красивой женщиной говорят только о ней. По правде, я разочарован.
– А я нет, – спокойно заметила Фьора. – Видишь ли, монсеньор, я не уверена, что ухаживают исключительно из-за меня самой… Боюсь, поклонников привлекает состояние моего отца, а я его единственная дочь.
Рука Лоренцо, лежавшая на талии Фьоры, еще сильнее обхватила ее. Он наклонился к девушке и строгим голосом сказал:
– Такие мысли не для юной девушки. Они даже не должны приходить тебе в голову. Радуйся, что ты молода и восхитительна на счастье тому, кто однажды придет к тебе и подарит любовь. Я начинаю думать, что во дворце Бельтрами нет ни одного достойного зеркала…
Пара танцующих рассталась, и на финальной фигуре Лоренцо Великолепный насмешливо улыбнулся Фьоре:
– Я тебе пришлю одно. А сейчас я возвращаю тебе свободу, прекрасный птенчик. Я ухожу, ибо меня ждут дела…
Танцующие остановились напротив почетных мест, где сидели Лукреция Торнабуони, мать Лоренцо и Джулиано, крупная импозантная дама в платье из черного бархата, расшитом серебром, и Кларисса, рыжая Кларисса Орсини, супруга Лоренцо, в платье из черной парчи и золотой накидке. Фьора сделала глубокий реверанс и затем удалилась, ища глазами Джулиано и желая удостовериться, был ли он свидетелем ее триумфа.
Но молодой человек сидел на коврике у ног Симонетты и не обращал внимания на происходящее. Он смотрел на прекрасную генуэзку, которая, улыбаясь, часто наклонялась к нему. Эта пара представляла собой такую яркую картину куртуазной любви и рыцарства, что Фьора забыла о своей ревности и залюбовалась ими. Эта кожа необыкновенной белизны, на которой сверкали драгоценности и нежно мерцал жемчуг. Но что-то хрупкое было в совершенстве молодой женщины, и это поразило наблюдающую за ними Фьору. Всегда белая кожа Симонетты, казалось, стала почти прозрачной. Глубокое декольте открывало прекрасную грудь,
Неужели Симонетта больна? Эта мысль словно обожгла Фьору. Внезапно она почувствовала глубокую жалость к этой женщине. Неужели Создатель позволит какой-то болезни испортить одно из самых совершенных своих творений? Симонетта была слишком молода и слишком красива, чтобы, глядя на нее, представить мрак могилы.
Ощущение, что кто-то находится за ее спиной, заставило молодую девушку резко обернуться. Она столкнулась с человеком, которого раньше никогда не видела.
– О! Примите мои извинения, – сказала она по-французски.
Человек, казалось, ничего не заметил. Не моргая, он глядел на Джулиано и Симонетту.
– Однако, – заметил он, – это неизбежно. Вы думаете, юная девушка, что донна Симонетта слишком молода, чтобы умереть? И что будет жаль…
– Как вы могли узнать? – выдохнула изумленная Фьора.
– Я этого не знаю: я это чувствую, я это слышу. Со мной иногда такое случается. Что касается этой дамы, помните о том, что я вам скажу сегодня вечером: ей осталось жить не более пятнадцати месяцев. Флоренция будет в скорби, но вы этого не увидите.
Внезапная тоска сдавила горло Фьоре.
– Почему? Разве… я тоже… умру?
Угрюмый взгляд незнакомца погрузился в глаза Фьоры, и у нее появилось странное ощущение, что он может прочесть все до глубины души.
– Нет… возможно, вы и огорчитесь, но будете далеко и не думаю, что счастливы.
– Я буду… далеко? Но где…
Он прервал ее жестом своей костлявой руки и тотчас же удалился. Фьора смотрела на его длинное черное платье, похожее на то, что носили медики, и следила взглядом за его удаляющейся фигурой. Он выделялся среди окружающих своим большим ростом и высоким капюшоном, скрепленным золотой пряжкой.
У Фьоры возникло желание броситься за ним, однако она не в состоянии была сдвинуться с места. У нее похолодело сердце. В словах незнакомца таилась неясная угроза, она пришла в ужас от услышанного, и ее разум отказывался понимать это.
Звонкий голос Кьяры вывел ее из подавленного состояния и заставил вздрогнуть.
– Я привела к тебе несчастного, который не осмеливается предстать перед тобой. Он убежден, что ты его презираешь, но я заверила, что ты не так жестока!
Фьора смотрела на свою подругу и молодого Торнабуони, но словно бы не видела их. Они же, найдя ее смертельно бледной, забеспокоились. Кьяра обняла подругу, чтобы поддержать.
– Что случилось? Тебе плохо? Ты вся дрожишь… Лука, принеси ей стакан вина, она сейчас лишится чувств.
Молодой человек, расталкивая толпу, бросился к одному из буфетов, находившихся в углу каждой залы. А Кьяра подвела подругу к проему окна и усадила на скамейку, устланную подушками. Фьора подняла все еще дрожащую руку ко лбу и слегка улыбнулась склонившейся к ней Кьяре.
– Успокойся, сейчас уже лучше. Я не знаю, что случилось, по-моему, я испугалась.
– Испугалась? Ты, которая никого и никогда не боялась? Бог мой, что же тебя испугало?