Флорентийка
Шрифт:
– Я уже пугал кузину возможностью огласки, но она этого не боится Она прекрасно понимает, что, надеясь прибрать к рукам мое состояние, старый разбойник без колебания закроет глаза на ее безнравственное поведение… если только не отложит расправу с грешницей на потом. Но нам от этого не легче, так как зло уже будет совершено.
– Отец, – вмешалась Фьора, – бог с ней, с этой женщиной! Вы привели меня сюда, чтобы рассказать историю моей матери. Ведь мне известно только то, что она погибла при трагических обстоятельствах. Вы мне скажете, как?
– На плахе, под топором
– Я уже слышала это имя…
– Прошу тебя, Фьора, не перебивай. Мне очень трудно вновь вспоминать события, так круто переменившие всю мою жизнь.
Вместо извинения Фьора поцеловала руку Франческо и, не выпуская ее из своих, так и осталась сидеть, слушая его рассказ:
– Бессонными ночами я в мельчайших подробностях вспоминал тот пасмурный и холодный декабрьский день, когда я въехал в Дижон – столицу герцогства Бургундского. Красивый город, который я хорошо знал и в котором всегда останавливался по дороге…
Мало-помалу приглушенный голос Бельтрами окреп и стал выразительным и эмоциональным. Будучи поэтом, как всякий истинный флорентиец, Франческо обладал даром слова и талантом рассказчика. Пред глазами слушательниц во всех подробностях возникла картина казни: широкая площадь, толпа людей, молчаливо слушающих похоронный звон, двое приговоренных, стоящих в жалкой телеге палача с такими прекрасными, такими просветленными лицами, что, казалось, они уже победили смерть; скорбная фигура старого священника, зловещий палач со скрытым под маской лицом; возбуждение зрителей и его собственное потрясение при виде ужасной гибели красивой молодой женщины.
Срывающимся от гнева голосом Бельтрами рассказал о Рено дю Амеле, о его злобе и невероятной жестокости. Он повторил слова Антуана Шаруэ о страданиях, которые пришлось перенести Марии в доме мужа, и о безнадежных попытках матери добиться для нее помилования. В заключение Франческо поведал о том, каким образом ему удалось спасти младенца, как он решил его удочерить и как Леонарда внезапно решила помочь ему воспитать сироту.
Когда Бельтрами замолчал, Леонарда плакала, а глаза Фьоры сверкали гневом и возмущением:
– Все эти люди куда в большей степени заслуживают смерть, чем… мои несчастные родители! И в первую очередь этот подлец дю Амель, а во-вторую – отец, не пожелавший защитить собственных детей. Затем герцог Филипп и граф де Шароле. В них не нашлось ни капли жалости. Именно они приговорили моих родителей к публичной казни, позорной могиле, всему этому позору!
– Фьора, герцог Филипп уже давно умер, что же до графа де Шароле, то он стал герцогом Карлом Смелым, и именно ему принес клятву верности мессир де Селонже…
Упоминание о муже как бы возвратило Фьору из прошлого:
– Филипп!.. Ведь именно он рассказал мне о Жане де Бревай! Он знал его раньше, еще в те времена, когда служил пажом у графа де Шароле. Его поразило наше сходство… А он… он тоже все это знал?
– Да… Именно поэтому я и согласился на ваш брак.
Фьора вскочила так резко, что толкнула стол. Несколько бумаг полетело на пол.
– Только не
Бельтрами вопросительно взглянул на Леонарду, как будто ища у нее поддержки. После всего того, что ей пришлось узнать, снесет ли Фьора еще один удар? Она так молода…
Но в эту минуту, вытерев глаза, Леонарда поднялась с места и встала позади Фьоры, как будто опасаясь, как бы та не упала в обморок.
– Мессир Франческо, надо сказать всю правду. У нашей девочки стойкая душа. Если она дознается об этом сама, будет еще хуже.
– Вы правы, – вздохнул Франческо. – Я сейчас ей все объясню. Фьора, ты угадала. Мессир де Селонже применил точно такой же метод. Он любой ценой хотел тебя заполучить и объявил, что ни перед чем не остановится, чтобы добиться своего. Его, конечно, поразило сходство. Но не забудь, что он родственник семьи де Бревай и поэтому мог быть в курсе той давней истории. Он наверняка знал, что ребенок Марии живет во Флоренции у богатого торговца, который его удочерил. Увидев тебя, он сразу же понял, кто ты. Если он и заговорил с тобой о молодом оруженосце, то лишь для того, чтобы проверить, знаешь ли ты…
Из всего сказанного Фьора вынесла только одно – ради нее Филипп смог пойти на преступление! Ее лицо осветилось счастьем:
– Он так меня любит! Ах, Филипп! Может быть, другая и упрекнула бы тебя за подобный поступок, а я – благодарю, потому что иначе мне никогда бы не быть твоею!
Бельтрами больше не мог выносить этого горящего взгляда и пылкой страсти в голосе Фьоры. Им овладела ревность, возможно, больше, чем он того хотел.
– Ты его больше никогда не увидишь, Фьора! Не надейся, что он возвратится за тобой, чтобы увезти в родовой замок и представить при дворе своего господина. Он только хотел получить право первой ночи и удовлетворить страсть, которую ты ему внушила. Но твоя жизнь должна пройти здесь, со мной!
Лицо Фьоры затуманилось, словно солнце затянуло тучами. Она покачнулась, словно от удара. Думая, что она упадет, Леонарда хотела поддержать ее, но Фьора мягко ее отстранила.
– Я еще не все знаю, не так ли? Так, значит, нотариус, благословение в монастыре было всего лишь комедией?
– Нет. Ты настоящая графиня де Селонже, и ничто не сможет изменить положение вещей… разве что смерть! Твой супруг не вернется, потому что он ищет ее на поле боя под знаменами герцога Бургундского.
– Он хочет умереть? Но почему?
На этот раз Бельтрами заколебался. То, что он собирался сказать, было ужасно… Но Фьора не спускала с него взгляда. Она повторила, почти выкрикнула:
– Я хочу знать почему!
Не в силах больше выносить ее грозного взгляда, он отвернулся к портрету, словно прося прийти ему на помощь. И, словно во сне, услышал голос Леонарды:
– Надо покончить с этим раз и навсегда, мессир Франческо! Вскройте нарыв, и рана быстро заживет!
Не глядя на Фьору, он рассказал всю правду.
– Женившись на дочери Жана и Мари де Бревай, он опорочил свое имя. И его могли покарать за это…