Флорентийская блудница
Шрифт:
– Пойдет! – зло отозвался Владимир.
– Вот и я тоже думаю, что пойдет. А можно написать чуть высокопарнее: «Погиб поэт, невольник чести. Пал на пожаре, в собственном поместье» А так, нравится?
– И так нравится! – крикнул Владимир.
– Я могу сотни прекрасных заголовков на твой счет придумать. А после того, как от тебя останется кучка грязного пепла, я развею его над Ветлугой. Аккурат в том месте, где еще недавно хотела утопиться твоя Глашка.
– Глаша хотела утопиться? – Владимир побледнел.
– Представь себе…
– Я не буду ее больше сюда звать.
– Конечно, не будешь. Потому что будет некуда.
– Хорошо… – с унынием отозвался Владимир. – Вы и меня здесь сожжете?
– Ты точно идиот. Я, похоже, всё время переоценивал тебя. Твои умственные способности. Как можно повторно убить того, кто уже убит?
– Ну, не знаю…
– Махнев, я жутко устал. Я не стану больше с тобой объясняться на эту тему. По крайней мере, не сейчас. Сейчас мне надо, чтобы ты сжег эту баню. Дотла.
Откуда-то, будто из-за спины, демон достал горящий факел.
– Держи его… Я мог бы сжечь его самостоятельно, но эффект будет иным. Это – твой сон, и в нём ты – хозяин. Иди и поджигай.
Владимир вздохнул и взял факел.
– Жги. А всё прочее потом.
Наш герой приблизился к стенам своего любимого сруба. В нос ударил родной аромат лиственницы. Ему показалось, что стены жалобно вздохнули. Взгляд зацепился за стык двух, плотно подогнутых и крепких еще бревен. Меж ними пророс зеленый стебелёк с бутоном. Он узнал его. Это был один из тех цветов, которые выросли в их с Глашей сне. Цветок рос прямо на глазах. Он был настолько свежим, что на его нежных лепестках проступили капли хрустальной росы. Владимир отпрянул от стены – она очень быстро стала покрываться охапками этих удивительных цветов. От каждого соцветия полетели стайки бирюзовых бабочек.
– Я не могу! – крикнул демону Владимир.
– Поджигай, я сказал!
– Они живые, и дом этот тоже живой.
– Хватит антимонии разводить. Все эти цветочки растут из твоего сознания. Их нет в реальности. В реальности здесь есть лишь старые трухлявые бревна.
– Но я-то их вижу!
– Я тоже много, что вижу. Но это не значит, что всё это существует в Яви. В Яви и меня самого-то часто нет. И тебя там тоже сейчас нет… Поджигай!
Владимир вновь со слезами приблизился к бане и, зажмурив глаза, поджег сухую траву, щедро устланную вдоль завалинки. Пламя мгновенно охватило всё строение. Владимир отпрянул от горящего сруба.
– Все! Теперь можешь идти, – хмуро отозвался демон.
Он стоял рядом с Владимиром и смотрел на яркие языки пламени. В его смоляных глазах отражалось целое сонмище огня. И в эти минуты они казались страшными.
– Куда мне идти?
– Убирайся, я сказал.
Владимир попятился. Ему почудилось, что изнутри деревянного сруба доносится волшебная мелодия Бетховена. Она звучала едва слышно. Но все-таки он явственно слышал её. Как слышал и стоны. Они доносились от деревянных стен, покрытых тонкими стеблями и живыми бутонами нежных цветов.
А дальше пространство дрогнуло, и он полетел в какую-то неведомую, темную пустоту. Очнулся он у себя в кровати.
Нижегородская губерния, недалеко от села Махнево.
– А в Явь я сам хожу тогда, когда этого только пожелаю, – тихо и зло произнес Виктор, переместившись совсем в иное пространство.
А
На дворе крепчал декабрьский морозец. Вечерело. Синяя мгла опускалась на белые поля и долы, раскинувшиеся вокруг на многие тихие версты. Рядом с постоялым двором Мясникова стояла небольшая деревенька, домов в тридцать. Одному из жителей этой деревни, некому Захару Рябому не спалось. Накануне, изрядно накушавшись водки со своими тремя дружками, он проспал ровно до обеда. А проснулся уже тогда, когда по земле поползли унылые зимние сумерки. Голова трещала с похмелья так, словно по ней стучали огромным молотом. Во рту едва ворочался распухший и шершавый язык.
«Как тяжко-то! – думал Захар. – Где-то же должна у нас в доме быть брага. Вроде, в подполе оставалось еще пол бутыли».
– Аксинька! Где ты, окаянная? Принеси мне опохмелиться, – мочи нет, башка как гудит. – Аксинь! Ты слышишь меня?
Ответом была полная тишина. Лишь в соседней комнате щелкнули половицы.
– Аксинька, мать твою! Оглохла что ли?
Он соскочил с топчана и еле удержался на месте, чтобы снова не упасть. Стены, пол и потолок завибрировали в такт ударам в голове. Пошатываясь, он выпрямился. Судя по всему, его зловредная женушка ушла к соседке или к сестрам, в соседнюю деревню.
– Вот же пройдоха, – зло прошептал он. – Всё шляется где-то. Не иначе мне кости моют. Когда нужна жена рядом, её никогда нет.
Он вышел в соседнюю комнату, соединенную с кухней. Подошел к столу. Прикрытый льняной салфеткой, здесь лежал остывший ужин – несколько отварных картофелин, пара соленых огурцов, кувшин с простоквашей и краюха хлеба.
От еды привычно мутило.
– Хорошо, что хоть огурцов из погреба достала. Мне хоть туда не лезть. Ан нет, лезть-то всё одно придется. Там бутыль с брагой оставалась.
С отвращением глядя на еду, Захар откусил соленый огурец и, поморщившись, с хрустом его прожевал. Тошнота вновь подкатила к горлу.
– Хоть бы квасу, дура, поставила. Что мне её простокваша…
Охая и сквернословя, Захар откинул половичок и потянул крышку подпола. Тяжелая половица, ударив кольцом, со стуком отворилась. В нос ударил сырой запах картофеля, репы и кислой капусты. Он стал осторожно спускаться по ступеням. Пару раз босая нога ступала мимо, и Захар едва удержался, чтобы не полететь вниз. Когда он добрался до ледяного пола, его начал бить озноб. Надо было хоть сапоги натянуть. Стынь-то какая, думал он. Чертыхаясь, он нащупал за ларем вожделенную бутыль с брагой, но когда взял ее в руки, то чуть не зарычал от горя. Бутыль оказалась подозрительно легкой. И тут он вспомнил, что уже выпил всё содержимое. Выпил еще третьего дня, когда пьянствовал вместе с кумом. Он опрокинул бутыль и направил ее к горлу. Пара глотков все же плескались на самом дне. Цедя их ртом, словно живительную влагу, Захар высосал все остатки хлебного пойла. Высосал, причмокнул и снова выругался.