Флорентийская голова (сборник)
Шрифт:
— Ну, во-первых, — прошептал я, — у него большая голова… а во-вторых, он… скрипит.
Женя прыснула в вовремя подставленный кулачок и пихнула меня под столом ногой.
— Дурак ты, Валька!
Я чуть не лопнул от радости с такого панибратства.
Когда конференция закончилась, и все пошли пить кофе в переговорную, я чуть замешкался в дверях, и к Жене тут же приклеился один из молодых «упырей», то есть сотрудник УПР — управления проектных работ. На меня это подействовало, как хороший щелчок по носу. Я замер с чашкой кофе в одной руке и печеньем в другой, а затем спиной вперёд отошёл к рюмкообразному аквариуму, в котором жила единственная рыба — усатый сом Макар — и стал наблюдать.
— Хочешь, я его отвлеку? — услышал я сзади.
От неожиданности я чуть не выронил чашку. Позади меня, оказывается, тоже с чашкой и печеньем стоял Мацкевич и так же, как и я, наблюдал за развитием событий в другом конце переговорной.
— Идиот, ты меня напугал, — я топнул на него ногой.
— Тише, ты! — Мацкевич приложил печенье к губам. — Всё просто: я беру на себя «упыря», а ты уводишь девушку.
Такое развитие сюжета застало меня врасплох.
— Но куда? — поинтересовался я. Довольно беспомощно, как мне самому показалось.
— Ко мне в кабинет, или нет, лучше курить на улицу…
— Она, что, курит?
— Курит, не курит, какая разница! Главное, её отсюда выманить. Приготовься, соберись, придумай фразу…
Я закрыл глаза, задержал дыхание, представил, как всё это будет, и…
— Готов? — Мацкевич смотрел на меня так, как перед боем на боксёров смотрят их тренеры (на миг я даже ощутил на руках тяжесть перчаток).
— Готов, — сказал я и сделал пару вдохов — выдохов носом.
Мацкевич действительно поставил «упырю» заслон, аккуратно оттеснил к стене и отвлёк разговором. Тот, правда, поначалу делал робкие попытки заглянуть через его плечо: что там делает «его» дама, но потом перестал. Я же подошёл к Жене и предложил пойти покурить. Она в ответ улыбнулась, как будто знала, что так и произойдёт, и молча пошла к лифтам, а я козлоногим фавном поскакал следом.
В квадратной кабине, рассчитанной на восемь человек, мы были одни — Женя в одном углу, я в противоположном. На меня опять напали боксёрские ассоциации, но я, помотав головой, от них быстро избавился. И пока семисегментный индикатор над зеркальными дверьми в обратном порядке отсчитывал этажи, я смотрел на Женины туфли, потому что смотреть на то, что выше, я не мог.
Туфли меня озадачили. Они меня удивили, и я даже не сразу понял, чем именно. Только проехав этажей семь, а может и все восемь, я, наконец, понял, в чём дело: таких туфель у нас никто не носил. Будто в пику нашим тёткам, которые все, как одна, ходили в гипертрофированно длинноносых, всех цветов радуги и даже иногда в цветочек, «кораблях» на шпильках, на Жене были маленькие с круглым носочком, бархатные чёрные «лодочки» на чуть толстоватом, я бы сказал, каблуке. Когда мы вышли из лифта в холл, я заметил, что при ходьбе они издают благородный глуховатый стук, а не это жуткое штиблетное цоканье, по которому за версту слышно нашу «кавалерию»… Нет, наши люди таких туфель не носят, это точно. Я знаю, о чём говорю. Насмотрелся, знаете ли, в лифтах. Да чего там, сам за последний год купил целую эскадру таких вот «крейсеров» жене…
Охранник из ночной смены, который был за гардеробщика, сначала подал мне моё пальто, а затем Женину шубку. Я помог Жене одеться, а следом, видимо от избытка чувств, пожал охраннику руку. Когда Женя переобувала туфли на сапоги, я тактично отвернулся к окну и увидел в свете фонарей самый настоящий дождь. Мелкий и косой, какой бывает поздней осенью.
— Признавайся, твоя работа? — спросила Женя.
Я не понял, о чём она, но ответил утвердительно.
Мы
— Ты где такие достала? — удивился я.
— Места знать надо, — ответила Женя, но развивать тему не стала.
Интима не получалось — то и дело к нам подходили мои коллеги, знакомились с Женей, сокрушались по поводу дождя и бездарно проведённой ночи и, наспех перекурив, убегали обратно в здание. Появился и Мацкевич в чёрном пальто и зажжённой сигаретой в зубах. Я его представил. Женя пробежала по нему быстрым взглядом и удостоила лишь кивка головы. Надо ли говорить, что наш с ней, ни шатко, ни валко развивавшийся диалог, с момента его появления и вовсе увял. Но самое страшное ждало меня впереди: когда моя вторая сигарета была уже на излёте, я заметил приближающегося к нам мягкой походкой одного из двух местных секс символов, тупого, как болт, красавчика нашего Сашеньку Романова. Проблема заключалась в том, что этот гад обладал удивительной способностью приковывать к себе женское внимание, благодаря эффектной внешности, в первую очередь, и хорошо подвешенному языку, во вторую. Так что его компания не сулила мне сейчас ничего хорошего.
— Недоброе всем утро, — заявил Сашенька.
— Недоброе, недоброе, — отозвался я, — иди в здание, Сашенька, простудишься.
Но Сашенька не спешил уходить, его целью было познакомиться с Женей — это было понятно по слащавой улыбке и козлиному блеску в глазах.
— Мы не знакомы, — замурлыкал он, устремляя влажный взгляд на Женю, — разрешите представиться, Александр Романов.
— Евгения Виндзор, — ответила Женя и затянулась.
— Валентин Валуа, — тут же подхватил я.
— В общем, Рюриковичи мы, — подытожил Мацкевич.
Как я уже говорил, Сашенька наш был сколь же красив, столь и туп, поэтому нашей шутки не понял и несколько напрягся. Я заметил, что при этом весь его шарм куда-то испарился.
— Какой ещё Валуа, — неуверенно проговорил он, — ты же, вроде, Силантьев…
— Это я по отцу Силантьев, а по матери Валуа, — ответил я, краем глаза видя, как Женя уже начинает давиться со смеху.
— А мы, вот, Рюриковичи, — повторил Мацкевич и развёл руками.
Понимая, что над ним издеваются, Романов решил отвалить.
— Ладно, клоуны, адиос, — с кривой улыбочкой бросил он нам и, обращаясь к Жене, пропел: — До встречи, Евгения.
— Прощайте, Сашенька, — добродушно сказала она, — прощайте.
Через секунду Сашенька исчез в здании, а мы с Мацкевичем с довольными рожами победителей смотрели на Женю в ожидании какой-нибудь её реакции на произошедшее, но она почему-то медлила.
— Многие девушки весьма падки на красивые, но абсолютно ненужные вещи, — наконец довольно серьёзно и чуть более протяжно, чем следовало бы, сказала она, — но я, пожалуй, отношусь к меньшинству.
Её заявление привело нас (по крайней мере, меня) в небольшой ступор, из которого я был выведен заявлением Мацкевича, о том, что:
— Все красивые молодые люди имеют разные по тяжести гомосексуальные наклонности, поскольку эти несчастные (он сделал ударение на слове «несчастные») вынуждены с детства смотреться на себя в зеркало и привыкать самим себе нравиться, то есть, приучать себя к мужской красоте, что создаёт благодатную почву для развития в них гомосексуального склада ума. Все же остальные, то есть некрасивые молодые люди, относящиеся к своему отражению равнодушно и даже с некоторым отвращением, вполне предсказуемо выбирают впоследствии красоту женскую и, таким образом, спасают наш вид от вымирания.