Флорентийская голова (сборник)
Шрифт:
— Этот, что ли? — спросил неизвестный мне персонаж татарина.
— Он, — и татарин запустил непогашенным «бычком» мне в лицо.
Каким-то чудом я увернулся от прочертившего в темноте рыжий трек окурка.
— Реакция есть — дети будут, — сообщил неизвестный.
Длинномордый с татарином подобострастно хохотнули. Странное дело, но именно этот окурок привёл меня в чувство — скованность прошла, и я ощутил упругость в негнущихся десять секунд назад ногах.
— Короче, чего от меня надо? — как можно спокойнее сказал я, — Майрона отпустите.
Все трое перевели взгляды на всё ещё лежащего в позе эмбриона Майрона.
— Так,
Теперь мне стало видно его лицо. Какие-то доли секунды потребовались мне на то, чтобы вспомнить, где я его раньше видел — это был тот самый чувак, который выскочил на меня в лесу, и которого я, сам не знаю как, сшиб одной левой.
В тот раз я не ошибся — это был уже сформировавшийся мужик, правда, невысокий, но довольно плечистый. Внешность у него была самая обычная: круглая физиономия, светлые прямые волосы, мелкие черты лица. Возраст определить было сложно, должно быть, где-то между двадцатью и двадцатью пятью. Из одежды мне больше всего запомнилась спортивная куртка «Adidas» — такие были в то время огромным дефицитом.
Между тем, Майрон вскочил на ноги и, не глядя по сторонам, рванул к школе, а «три товарища» — татарин, длинномордый и неизвестный — медленно двинулись на меня.
— А чего втроём? Один на один, слабо? — схватился я за последнюю соломину.
Неизвестный остановил остальных жестом.
— Ну, давай, один на один, — лениво сказал он и сплюнул себе под ноги.
Я встал в боксёрскую стойку, но тут же опустил руки. «Чего ради, — подумал я, — всё равно не поможет». То, что мне предстояло драться не с одногодком, а со взрослым мужиком, сводило мои шансы практически к нулю; единственное, на чём я мог попытаться сыграть, была скорость — в настоящем моем состоянии я был, несомненно, подвижнее.
«Главное двигаться, — сказал я сам себе, — главное двигаться».
Первая же атака противника подтвердила мою правоту: неизвестный, видимо, решив кончить дело одним ударом, широко махнул правой, но я без труда ушёл в сторону, и тот, что называется, провалился. Через секунду атака повторилась, и я снова ушёл. Потом ещё раз.
Настроение моё несколько улучшилось. Я заметил, что ни левой рукой, ни ногами неизвестный не работает, будто не знает об их существовании, и решил его наказать. Когда он снова размахнулся, я шагнул в сторону и резко ударил левой ногой под его левую коленку. Неизвестный такой наглости от меня, похоже, не ожидал — даже в полумраке я увидел, как вытянулось его лицо.
— Сучок, я тебя всё равно достану, — прорычал он, но снова промазал.
Не помню, сколько это всё продолжалось. Неизвестный нападал, я уворачивался и бил его по коленке. Пару раз он пытался поймать мою ногу, но безуспешно. «Москва бьёт с носка, — повторял я про себя, — жалко, что я в кроссовках, а не в ботинках».
Наконец, устав за мной гоняться, неизвестный остановился.
— Ладно, поигрались, и будет, — тяжело дыша, сказал он, — ну-ка дайте его сюда.
Длинномордый с татарином тут же бросились на меня с двух сторон. Длинномордый оказался ближе, и я хотел сунуть ему как в прошлый раз ногой в пах, но тот выставил вперёд согнутую левую ногу, и вместо ожидаемого я довольно чувствительно треснулся подъёмом о его колено. Дальше я, кажется, хотел двинуть ему кулаком справа, но получил встречный в челюсть,
— Харэ! — крикнул неизвестный, — мне оставьте!
Спустя мгновение, я уже стоял с заломленными назад руками перед неизвестным. Правое моё ухо горело, будто ошпаренное, из носа по верхней губе текло горячее, а в голове гудело, как в трансформаторной будке.
— Ну, сучок, смотри, что у меня для тебя есть, — сказал неизвестный и достал из кармана куртки что-то, похожее на… КАСТЕТ.
— Глущ, смотри аккуратней… — осторожно сказал Татарин.
— Не учи отца детей делать, — ответил неизвестный, — не первый раз.
«Глущ! — пронеслось у меня в мозгу, а потом эхом ещё раз: — Глущ! Это же он убил Майрона, а теперь, значит, убьёт меня!» В попытке вырваться я дёрнулся всем телом и даже лягнул ногой Татарина, но всё тщетно — глущовы холуи держали меня очень крепко.
— Не дёргайся, — процедил Глущ, — сейчас я тебя на всю жизнь отмечу, сучок. Будешь знать, как пиписку на пацанов задирать. Башку ему поднимите.
Кто-то из моих палачей, скорее всего, длинномордый, схватил меня сзади за волосы и с силой потянул вниз. Лицо моё поднялось вверх, и я увидел верхушки деревьев, верхние этажи девятиэтажек и тёмное вечернее небо. Неожиданно я вспомнил, что римские легионеры выбривали волосы на затылке, чтобы враг не смог схватить их за волосы.
«Боже мой, — подумал я, — меня сейчас убьют, а я о древних римлянах думаю. Бред какой-то…»
Я закрыл глаза. В голове замелькали несвязанные друг с другом картинки: лица людей, какие-то пейзажи, сцены из детства и кадры из популярных кинофильмов (точно помню, что видел Монику Белуччи топлесс). С ужасом я понял, что это и есть интерпретация известного выражения: «Вся жизнь промелькнула перед глазами». На самом деле, как мне кажется, перед глазами мелькала не совсем жизнь, и лишь случайные образы, которые память стохастически выкидывала на поверхность.
Пауза затягивалась — я так и продолжал стоять с заломленными назад руками и задранной кверху физиономией. Не знаю, чего ждал Глущ. Возможно, он просто подражал кинозлодеям, которые всегда тянут с расправой. Ожидание казалось вечным, и это было невыносимо. Признаюсь, если бы мне пришлось дожидаться развязки чуть дольше, я бы, наверное, пустил струю в штаны.
Но тут в моей голове раздался тихий стеклянный звон, и вокруг стало невыносимо светло. Я открыл глаза, но это ничего не изменило, видимо свет, который я видел, был внутри меня. Со звуком ситуация была схожей, в том смысле, что я ощущал монотонный без переливов гул, подобный звучанию предупредительного сигнала далёкой электрички.
«И что, это и есть „всё“? — подумал я, — это и есть „она“? Или, точнее сказать, „оно“? А где же товарищ народный судья? Где, вообще, все?»
Мои мысли в таком состоянии виделись мне отпечатанными крупными, слегка прыгающими буквами, на цветных пузырях. Пузыри эти выплывали откуда-то снизу, равномерно поднимались вверх и исчезали потом где-то за границами видимости. Откуда и куда плывут мысли-пузыри, я отчего-то не задумывался. Их было много, иногда они даже налезали друг на друга, и я не успевал их читать. Точно помню, что одной из последних было: «…раз я мыслю, значит не всё так плохо».