Флориендейл. Одна из них

Катерина Ромм

– Раздевайса, – сказала Нора.

Вероника отпустила прутья решётки и уставилась на Нору снизу вверх.

– Нет!

– Раздевайса, – повторила женщина.

– Зачем?

Госс тяжело выдохнул и тоже шагнул в камеру.

– Послушай, э-э… Вероника. Мы не хотим причинять вреда…

– Я надеюсь, – тихо сказала Вероника. – Меня же господин Роттер сюда отправил.

– Эм, да, насчёт этого… – Госс потёр переносицу, мысленно желая убраться отсюда как можно скорее. И никогда не возвращаться. – Обстоятельства изменились – мы должны проводить тебя в другое место. Поэтому нужно, чтобы ты переоделась

и получила номер.

– Номер? – глухо спросила девочка. – Зачем?

– Потому что здесь у всех есть номера, – терпеливо ответил Госс.

– Но это тюрьма.

Госс промолчал. Вероника задала следующий вопрос:

– Как я получу номер? Это как паспорт?

– Не совсем… – начал было Госс, но Нора перебила его.

– Тату, – сказала она, пригнулась, чтобы казаться ниже, и вдруг попробовала улыбнуться. Это выглядело устрашающе. – Я сделаю тату. Не больно.

Вероника отступила на шаг и упёрлась в стену. Госс не мог больше на это смотреть, он махнул рукой и отвернулся.

– Раздевайса, п’жалста, – сказала Нора.

И спустя несколько долгих секунд Госс наконец услышал шорох ткани, и что-то мягко скользнуло на пол.

– Ещё, – это был голос Норы.

Снова Госс слышал ткань и пыхтение Вероники, вероятно, стягивающей штаны, как вдруг раздался другой звук – мягкий «плюп», и Нора удивлённо ойкнула. Госс немедленно обернулся и увидел, как девочка, одной ногой в штанине, ползёт по полу за сложенными листками бумаги. Их было всего три – три небольших блокнотных листа, и Госс выхватил их у Вероники прежде, чем она успела разорвать их или спрятать.

– Это что такое? – спросил он, расправляя бумагу и не выпуская Веронику из виду.

– Я… совершенно не знаю, – залепетала она. – Случайно нашла…

– Это письмо от твоей матери, – отрезал Госс, вскользь проглядывая строчки. – В Поверхностный мир! Она попросила тебя отправить его?

Он посмотрел на Веронику. Она дрожала и прижималась к стене так плотно, словно хотела пройти сквозь неё и исчезнуть, – желание, которое Госс с ней всецело разделял. На мгновение он подумал, что будет, если он донесёт о письме… и что, если сделать вид, будто этого эпизода не было. Ведь нет ничего проще, чем сейчас же положить свёрнутые листки в карман и выбросить их при первой же возможности или – ещё лучше – сжечь. Читать послание Эстель Амейн ему совсем не хотелось.

– Вилмор! – бодро воскликнул кто-то совсем рядом, и Госс вздрогнул. – Где вы застряли? Я уж думал, что-то… ого!

Начальник следующей смены, заступивший на пост, пока Госс решал вопрос с Вероникой, застыл посреди коридора, разглядывая немую сцену в камере.

– Что это, корреспонденция?! – закричал он, бесцеремонно оттесняя могучую Нору со своего пути. И прежде чем Госс сумел придумать адекватный ответ, коллега схватил бумаги и разобрал подпись.

– Вот это да! – он впился глазами в Госса, возвращая ему смятое письмо. – Охренеть… Вилмор, немедленно сообщай наверх, это серьёзно. Иди скорей, твою девицу я беру на себя. Иди-иди!

– Раздевайся, – услышал Госс за спиной сильный, уверенный голос. Беспомощный взгляд и тонкие пальцы, цепляющиеся за голую стену – это всё, о чём он мог думать, пока шёл к телефону.

Часть 2

Роза

Клингер домыла посуду, убрала тарелки в шкаф и склонилась над раковиной. Над ухом жужжало радио, диктор бормотал о погоде, но она не слушала, погружённая в мысли о муже. Она представляла себе его худое лицо с широким подбородком; бороду, которую он то отпускал, то снова сбривал, оставляя лишь жёсткую щетину; его серьёзные, глубокие глаза… Ей хотелось заглянуть в эти глаза и прочитать в них, что всё хорошо. Но Ремко был далеко, в Алилуте, и приезжать не собирался.

– Что за человек такой, – пробормотала Роза. – Девочки ведь соскучились!

Она тоже соскучилась, но произнести слова вслух означало признать их, и это было выше её сил. Что, если занятость Ремко в Алилуте была лишь предлогом уйти из семьи и избежать скандала? Роза швырнула грязную тряпку в раковину и принялась яростно её полоскать. Нет, она не верила, что Ремко мог их бросить. Однако он хотел пригласить их к себе зимой на неделю – и не вышло, не нашлось жилья. Обещал приехать на этой неделе – и снова менял планы…

На столе поверх поспешно разорванного конверта лежало письмо: Ремко сообщал, что вынужден задержаться. Он встретил старого товарища, который без него, конечно же, пропадёт… И денег прислал меньше, чем обычно, – а то вдруг товарищу не хватит? Муж постоянно задерживался в Алилуте, потому что кто-то просил его остаться, подменить, дать совет, и почему-то Ремко упорно ставил этих неведомых людей впереди своей семьи.

Нет, Роза понимала, что человека не перекроишь, не переделаешь. Ведь Ремко на самом деле всегда был такой – готовый первому встречному отдать последнюю рубашку. Она это помнила, и всё же… И всё же душа её, израненная колючками ревности, кровоточила всякий раз, стоило получить от него очередное обескураживающее письмо.

А главное, вопреки поговорке, к ним добро, которое Ремко бескорыстно раздавал направо и налево, почему-то не возвращалось. Много ли они получили помощи, когда их город на Земле затопило и они остались на улице с двумя детьми? Ну да, их переселили в Цветочный округ, и они, мол, должны быть благодарны за эти тридцать квадратных метров. Ремко тогда и правда обрадовался возможности начать всё с чистого листа в Новом мире, а Розе ничего не оставалось, кроме как смириться. И всё же за пятнадцать лет в Соединённой Федерации она так и не смогла привыкнуть к странному словосочетанию «Поверхностный мир». Это был вовсе не поверхностный, а самый настоящий мир – её дом, который она потеряла.

Входная дверь отворилась, и на пороге появилась раскрасневшаяся Мари.

– На улице так холодно! – сказала она, разматывая шарф. – Я бегом бежала. Голодная!

– Ну, я уже поела, – сухо сказала Роза. Она была не в духе. – Погрей мясо сама. Отец написал.

– Да? – лицо Мари озарила улыбка. – Когда приедет?

– Не раньше июня, – Роза хотела казаться спокойной ради дочери, но голос дрогнул.

– Мам, – Мари подошла к ней и приобняла за плечи, – ерунда, привыкли уже. Мы же с тобой!