Флорис. «Красавица из Луизианы»
Шрифт:
— Фаворитка… Людовик… Флорис… Флорис, ну почему… Никогда… Никогда… заставить его страдать… отомстить за нанесенное оскорбление… за все, что он со мной сделал…
Обрывки фраз вырывались из пересохшего горла девушки. Ее измученное тело выгибалось дугой, ища облегчения у благотворно действовавших на него рук. Какой-то неведомый благодетель пристраивал ломтик лимона на воспаленные губы Батистины, и это гасило мучительную жажду. Невидимый ангел-хранитель бережно переворачивал ее с боку на бок, прикладывал к вискам компрессы из трав, приносившие успокоение. Батистина засыпала вся в поту, с влажными, сбившимися
«Я хочу есть… Я хочу есть… Я хочу есть!» — вертелась в мозгу у Батистины навязчивая мысль.
Девушка с трудом разлепила веки, открыла глаза. Должно быть, была глубокая ночь — на столике горел розоватым светом ночничок. Сквозь окошко в каюту лился лунный свет. Батистина по привычке потянулась всем телом. Она чувствовала себя гораздо лучше, почти хорошо, только вот по всему телу разливалась то ли усталость, то ли истома. Она с удивлением обнаружила, что лежит под одеялом совершенно голая, и тотчас же вспомнила, что была тяжело больна.
— Жорж-Альбер… Жорж-Альбер! — окликнула приятеля Батистина, но в ответ раздался лишь громкий храп. Жорж-Альбер спал сном праведника на подушках, бережно сжимая в лапках бутылку «Малаги». Похоже, малыш страдал той же болезнью, что и его хозяйка, и нашел весьма полезное лекарство.
Батистина хорошо знала своего приятеля. Разбудить его в таком состоянии было невозможно. Она откинула простыню, решив встать, но тут же стремительно юркнула обратно — дверь приоткрылась.
— А, вот и славно! Я так и знал, что вам полегчает, мадемуазель. Наступил полный штиль. Я вам тут кое-что приготовил. Как вы себя чувствуете? — прошептал Легалик.
— Гораздо лучше, сударь. Я полагаю, что уже совсем здорова. А что со мной было? Что случилось? — спросила Батистина и стыдливо потянула вверх простыню, чтобы прикрыть полуобнаженную грудь.
Легалик, увидев ее жест, только усмехнулся.
«Какие же дерзкие эти моряки! Они думают, что им все позволено! И этот тоже, видно, считает так, раз я нахожусь на его жалкой посудине!» — с возмущением подумала Батистина, но тут же ей пришла в голову мысль, что она несправедлива к Легалику, но она не подала и виду, а продолжала смотреть на помощника капитана с оттенком превосходства и даже чуть высокомерно. Молодой человек ни капельки не смутился и поставил ей на колени поднос с едой. Батистине показалось, что руки моряка задержались на одеяле несколько дольше, чем положено.
— Не пугайтесь, мадемуазель. У вас просто был небольшой приступ морской болезни, которую мы называем «корабельной лихорадкой». Такое случается почти с каждым, кто не привык к качке. Но вы быстро преодолеете болезнь, мадемуазель. И не стыдитесь того, что с вами произошло, вы ведь, наверное, знаете: знаменитый Цицерон предпочел поскорее предстать перед палачом, чем долее сносить морскую болезнь!
«Господи! Он, кроме всего прочего, еще и претенциозен!» — подумала Батистина, искоса посматривая на Легалика, — она и слыхом не слыхивала про какого-то там Цицерона. Она почти с ненавистью посмотрела на помощника капитана и уже собиралась сказать ему какую-нибудь дерзость, а то и просто выставить из каюты, но тут ее носика достиг восхитительный запах.
Легалик, похоже, нисколько не был смущен подобным нелюбезным приемом. Он стоял рядом с Батистиной, скрестив руки на груди, большой, крепкий, надежный, улыбчивый.
— Я положил вам хороший кусочек соленой говядины с оливками, парочку гранатов и налил немного мальвазии Выпейте-ка несколько глотков, это пойдет вам на пользу! — посоветовал он, не трогаясь с места и с удовольствием гладя, как Батистина облизывает пальчики Если бы Жорж-Альбер был в состоянии услышать слова помощника, он бы зааплодировал столь мудрому совету.
— Я долго была больна, сударь? — промычала Батистина с набитым ртом.
— Три дня и три ночи, мадемуазель!
— Вот как! А который сейчас час?
— Недавно пробило полночь, мадемуазель. Ветер стих, и наш караван почти не движется. И я подумал, что вам полегчает.
Батистина даже не соизволила улыбнуться в ответ.
— Несомненно, я обязана господину Вейлю, нашему многоуважаемому хирургу, тем, что за мной так заботливо ухаживали? — как бы между прочим спросила девушка, поглощая аппетитный кусок говядины.
— Нет, мадемуазель. Господин Вейль, господин д’Обинье и ваш обожаемый Жорж-Альбер находились в еще более плачевном состоянии, чем вы, на борту нет горничной, и ваш покорный слуга имел честь заботиться о вас все это время, — поклонился Легалик.
У Батистины от изумления отвисла челюсть. Ее поразили две совершенно очевидные вещи: этот бретонец раздел ее донага, а те самые опытные и нежные руки, которые дарили ей облегчение, оказались его руками! Теперь он знает все ее тело! Быть может, он даже воспользовался ее положением? Легалик стойко выдержал подозрительный взгляд Батистины.
— Ну уж это слишком! Кому же доверять, спрашивается! — воскликнула девушка, решив продемонстрировать свое возмущение.
— Ах, мадемуазель! Моряк в плавании почти никогда не ощущает себя настоящим мужчиной! Даже если его взору и открывается самый чудесный вид в мире! Он должен дождаться возвращения на берег и в порту вновь стать полноценным человеком, со всеми страстями, свойственными его полу! — насмешливо бросил Легалик, поворачиваясь спиной к Батистине и явно собираясь покинуть каюту.
Батистина понимала: ей следовало бы рассердиться в ответ на столь явную наглость, но ей были свойственны резкие перемены настроения. Она посмотрела на широченные плечи и мощный затылок Легалика. В каюте колокольчиком зазвенел девичий смех. Жорж-Альбер заворочался на подушке и недовольно заворчал.
— Тише! Умоляю вас, тише, мадемуазель! Два других пассажира спят в соседней каюте! — прошептал Легалик, поднося палец к губам.
Он сделал шаг назад, не зная, как вести себя с Батистиной. Поведение этой юной кокетки привело в замешательство бравого моряка. А наша героиня была в восторге, видя его смущение.