Флорис. «Красавица из Луизианы»
Шрифт:
— Мужчины? Нет, у меня будет только один мужчина — мой муж! Никто другой, разумеется, не смутит моего покоя…
Жанна-Антуанетта ласково усмехнулась:
— Уже довольно сказано глупостей! Пойдем попрощаемся с твоим женихом и гостями. Экипаж ждет меня, и я могу отвезти тебя в Мортфонтен, если хочешь. Жеодар, конечно, рассердится, что не ему выпадет эта честь, но тем хуже для него! Через три дня ты вся будешь в его власти!
Батистина колебалась, раздираемая противоречивыми желаниями: с одной стороны, ей хотелось подольше побыть с подругой, с другой — продолжить столь удачно начатую беседу с женихом.
— Гости
Батистина вздохнула и улыбнулась. Если бы даже Жеодар и поехал ее провожать, он ничего бы себе не позволил под пристальным взглядом старой нянюшки, волей обстоятельств превратившейся в дуэнью. Приняв решение, девушка повлекла Жанну-Антуанетту из будуара.
— Чудесно, дорогая! Я еду с тобой. Мы еще поболтаем по дороге.
2
— Ах, как превосходно все устроил господин дю Роше. У меня просто нет слов! Какой восхитительный обед дал он в честь невесты! Какие блюда там подавали! Тридцать нежнейших пулярок с трюфелями! Пятьдесят круглых пирогов с голубятиной! А фаршированные фазаны! И все отменного качества, да и в каком количестве! И какой красивый, приятный молодой человек, какие у него хорошие манеры, хоть он и не аристократ. Пресвятая Дева Мария! Святой Иосиф! Ты будешь с ним как за каменной стеной, моя голубка! Станешь настоящей королевой! Не так ли, госпожа Ленорман?
Жанна-Антуанетта улыбнулась уголками губ, выслушав пылкие восхваления в адрес господина Жеодара, который окончательно покорил старую нянюшку своей любезностью и хорошими манерами.
Прекрасная мадам Ленорман д’Этьоль была урожденной Пуассон, и, хотя она и очень любила Батистину, это не мешало ей испытывать жгучую зависть к титулованной подруге. Быть дочерью графа де Вильнев-Карамей — какое счастье! Сколько раз она мечтала оказаться на месте подруги…
— Ужасно длинная дорога! Надеюсь, нам осталось ехать не очень долго! — скорчила гримасу госпожа Ленорман, обмахиваясь веером. Было видно, что она нервничает. Батистина же и бровью не повела. Она ничего не видела и не слышала. С момента отъезда, вопреки всем ожиданиям, девушка замкнулась и хранила молчание. Ее головка покоилась на атласном валике, а глаза провожали стоявшие вдоль дороги деревья. Казалось, ее голубые глаза навсегда погрузились в созерцание какого-то бесконечного волшебного сна или чудесной грезы.
Легкий туман стлался над землей в лесу Санлис. Замки Мортфонтен и Роше разделяло не более двух лье. Голубая карета Жанны-Антуанетты весело катилась вперед. Обладавшая утонченным вкусом и обожавшая роскошь молодая супруга богатого буржуа приказала выкрасить свои кареты одну — в голубой, а другую — в розовый цвет. Когда она выезжала в свет, то всегда выбирала ту из них, что, по ее мнению, составляла контраст с цветом ее наряда. Сегодня она оделась во все розовое и потому выбрала голубую карету. Два факельщика, почти навязанных любезным Жеодаром в качестве сопровождения, гарцевали по обе стороны кареты, готовые осветить путь, как только в этом возникнет нужда. Но, в общем-то, они были не нужны: часы не пробьют и половину четвертого, как подруги прибудут в замок. Жанна-Антуанетта, разумеется, проведет там ночь, чтобы составить компанию
Внезапно сбоку затрещали кусты.
— Эй! Стой! Тпру-у-у! — закричал кучер, сдерживая лошадей, чтобы пропустить лань или лося. Лучше бы он этого не делал! Ему следовало бы стегать лошадей изо всех сил, чтобы миновать опасное место, — из зарослей на дорогу, прямо перед каретой, выскочил огромный кабан. Это был старый секач, не менее четырехсот фунтов весом и футов пять в длину. Страх и почтенный возраст сделали его опасным. Вместо того чтобы спокойно проследовать своим путем и добраться до логова, зверь решил, что его травят. Он обернулся, глухо заревел и, увидев, что карета остановилась, стремительно понесся на лошадей.
— Ух! Ах! Ух! Уй-уй-уй! — заорал кучер, щелкая кнутом, чтобы испугать чудовище, но было уже поздно: кабан задел своими грозными клыками ногу передней лошади, и бедное животное встало на дыбы, а три других, обезумев от страха, попятились назад.
— Но-о-о! Но! Вперед! Но-о-о! Пошли! Пошли! — вопил во все горло кучер.
— Боже милосердный! — простонала Элиза и рухнула на колени.
Батистина и Жанна-Антуанетта, немного растерянные от внезапной остановки кареты и жалобного ржания лошадей, выглянули в окошко и стали с некоторым беспокойством наблюдать за развитием событий.
Казалось, старый секач успокоился. Он громко заревел, равнодушно отвернулся от кареты и затрусил по дороге.
— Мы сейчас его хорошенько напугаем, сударыни! — хором воскликнули факельщики, зажигая факелы.
— Нет, нет, не надо! Оставьте его в покое, он уходит! — закричала Батистина. Она не раз принимала участие в охоте вместе с братьями и прекрасно знала, что разъяренный кабан может представлять собой смертельную опасность.
— Ай-ай-ай! — заорали факельщики, не обращая внимания на слова девушки. Они пустили коней в галоп, преследуя зверя с факелами в руках. Потерявший надежду на спасение секач с поразительной ловкостью круто повернул назад, ускорил бег и набросился на одного из факельщиков. Он тотчас же выбил беднягу из седла и стал яростно топтать его и рвать клыками.
— О Боже! На помощь! На помощь! — зарыдали Батистина и Жанна-Антуанетта, наблюдавшие эту ужасную сцену с сознанием своего бессилия.
— Презренный трус! — Батистина увидела, что другой факельщик развернул коня и галопом понесся прочь, вместо того чтобы прийти на помощь приятелю.
— Придется мне самой взяться за это дело! Я не могу себе позволить, чтобы беднягу убили прямо у нас на глазах! — храбро заявила Батистина, открывая дверцу кареты.
Кабан громко сопел, расправившись с факельщиком, неподвижно лежавшим у его ног. С клыков чудовища капали слюна и кровь; зверь рыл копытом землю и глухо ревел. Внезапно он поднял голову.
— Осторожно, мадемуазель! Он возвращается! Он бежит прямо на вас! — отчаянно завопил кучер.
Жанна-Антуанетта резко дернула Батистину за плечи и втащила ее обратно в карету.
— На помощь! На помощь! Сюда! Сюда! Убивают! Остановите же его! — прерывающимся голосом кричала Элиза, судорожно прижимая к груди четки.
Обезумевший от ярости кабан бил клыками по дверце. Карета содрогалась. Батистина сохраняла хладнокровие, у нее лишь побелели губы. Она схватила за руку оцепеневшую от ужаса и почти потерявшую сознание Жанну-Антуанетту, сползшую на пол.