Флорис. Любовь моя
Шрифт:
— Письмо уже давно отправлено, господин барон.
Пьер, напевая себе под нос, стал бриться.
Когда Максимильена открыла глаза, солнце стояло уже высоко.
«Это был сон, — подумала она, — не может быть…»
Однако измятые простыни доказывали, что она действительно пережила изумительную ночь любви. Слегка прибравшись, она позвала Элизу. Та вошла, держа в руках серебряный поднос с чашкой горячего бульона. По лукавому выражению лица кормилицы Максимильена поняла, что старуха обо всем догадалась и не осуждает, ибо от всей души ненавидела Амедея де Вильнев-Карамея. В глубине
Этому второму дню суждено было навсегда остаться в памяти Максимильены: если первый был прожит ею, будто во сне, то следующий заставил поверить в реальность счастья, о котором она уже перестала мечтать.
Максимильене, с одной стороны, не терпелось увидеть возлюбленного, а с другой стороны — она лихорадочно раздумывала, как ей теперь вести себя. Терзаясь этими вопросами, она одевалась при помощи Элизы, которая затем надушила и причесала ее. После долгих колебаний Максимильена выбрала платье из синего церкаля, украшенное роскошными английскими кружевами. Затем она приказала привести маленького Адриана и долго играла с ним, удивляясь, как естественно держится с сыном после ночи, проведенной с Пьером.
«Как все это просто, — думала она. — Надо ли посылать кого-нибудь к Пьеру за новостями или только попросить его спуститься к завтраку в одиннадцать? А может быть, предложить ему прогуляться по парку?»
Пока она размышляла, появился молодой Блезуа, племянник Грегуара, и сказал:
— Госпожа графиня, господин барон прислал меня предупредить вас, что он спустился в гостиную и что ему будет приятно прочесть вам только что доставленное послание от царя.
Максимильена, стараясь сохранять сдержанность в присутствии молодого лакея, направилась в гостиную.
Они с Пьером долго смотрели друг на друга. Сердце Максимильены неистово билось. Ей нужно было знать, означала ли прошедшая ночь нечто мимолетное, подобное огню, охватившему солому, или же возвещала о начале глубоких прочных отношений. Пьер был невозмутим. Легкая улыбка освещала его лицо. Он подошел к Максимильене, и она залилась румянцем. Пьер, взяв ее руку в свои, прикоснулся к ней губами и произнес вполголоса:
— Я все время думал только о тебе, любовь моя…
Но когда вошел слуга, неся бокалы с прохладительным, Пьер сменил тон:
— Я желал сообщить вам, госпожа графиня, что мой повелитель царь, проведя ночь в четырнадцати лье от Бове, прибудет сюда в течение дня.
— Царь! — воскликнула Максимильена. — Боже мой! Я забыла о нем!
Пьер рассмеялся, увидев смятение Максимильены, а та, созвав всех слуг, поспешно отдавала распоряжения:
— Ты займешься ужином, а ты проследишь, чтобы для царя приготовили покои на втором этаже! Пошлите за сеном, ведь у него большой обоз! Достаньте серебряную посуду! Боже мой, мы не успеем!
Пьер с Максимильеной уже успели забыть о цыганах, покинувших замок на заре. В амбаре старуха оставила в знак благодарности железный кулон, на котором были выгравированы какие-то странные знаки. Она повесила его на дверной гвоздь, наивно полагая, что Максимильена непременно зайдет сюда. Старый цыган после сделанной
За разъяснениями обратились к французу, входившему в царскую свиту. Тот ответил, что по прибытии в Дюнкерк царь выбрал именно этот экипаж. Люди, покачивая головой, говорили друг другу:
— Какой занятный человек этот царь!
Однако шумная свита из пятидесяти восьми человек напугала лошадь, тащившую повозку, в которой сидели старик со старухой. Испугавшись, кляча взбрыкнула и понеслась вскачь. Вскоре повозка врезалась в дерево; удар был не слишком сильный, но старый цыган ударился о ствол головой и потерял сознание. Телега, опрокинувшись, придавила несчастного. Старуха, которая выбралась благополучно, в отчаянии рухнула на окровавленное тело. Она взяла старика за руку, ту самую руку, по которой накануне предсказала ему смерть. Царь и его эскорт, свидетели этого несчастья, остановились. Старая цыганка, раскачиваясь из стороны в сторону, бормотала:
— О, мой муж умер, мой муж умер! Я прочла это по его руке, я знала, я предвидела! Будущее открыто передо мной, и все, что я говорю, сбывается! Это означает, что графиня найдет подаренный талисман и навсегда сохранит любовь того, кто ей дорог! Она получит все, чего желает, и покровительствовать ей будет само небо.
Царь пожал плечами и знаком приказал господину де Либуа, которого регент прислал ему навстречу в Дюнкерк, вручить несчастной кошелек с деньгами. Зеваки ошеломленно наблюдали эту сцену, а некоторые, воспользовавшись случаем, постарались поближе подойти к царю. Но он уже успел подняться в свою карету. Эскорт двинулся следом. Маркиз де Майи-Брель повернулся к господину де Либуа:
— Судите сами, дорогой мой, — сказал он, — как счастлив будет регент увидеть этих русских дикарей! Заметили вы, как обращается царь со всеми нами и, в частности, со мной? Со мной, чей род получил право сопровождать монархов, направляющихся в Пикардию, в их собственной карете!
Де Либуа выслушивал подобные речи с тех пор, как Майи-Брель присоединился к царской свите в Кале, первом городе, в котором обоз сделал остановку после Дюнкерка.
В Кале царь пропал, и нашли его в какой-то таверне, в компании матросов. Майи-Брель обнаружил большое присутствие духа.
— Государь, — произнес он, — поскольку у вас здесь собралось избранное общество, я сочту за честь представиться вам завтра.
Проговорив это, маркиз покинул кабак.
Однако на следующий день, когда маркиз пытался подняться в царский экипаж, его вышвырнули оттуда, и он упал. Затем царь, отказавшись от кареты, присланной регентом, выбрал другую, по своему вкусу. Французы, состоявшие в царском эскорте, были этим обстоятельством крайне удручены, русские же, напротив, выглядели очень довольными. Так царь продолжал путешествие в ветхой берлине, за которой в полном изумлении следили жители Бове.