Флуктуация Катова
Шрифт:
Пятница, пожалуй, самый страшный день. Танька говорит, что младших тоже собираются, а я не понимаю – их-то за что? Первоклашки же совсем малыши, кто это вообще придумал-то?
– На вашем первом наказании будут присутствовать ваши родители, – вбивает последний гвоздь куратор, – чтобы они посмотрели, как правильно надо наказывать таких, как вы.
В его голосе звучит отвращение, как будто мы все, сидящие здесь, чем-то ему отвратительны, как грязные животные или какашки в унитазе. Так он себя с нами и ведёт, а я ощущаю себя будто перед казнью – просто нет сил уже бояться, остаётся
Я очень хорошо понимаю, что завтра прежняя Машка просто спрячется в уголок души, а снаружи останется… Я не знаю кто. В ответе от тренировочного центра указывается, что мне запрещены тренировки в течение недели, а это значит… Мне не хочется думать о том, как больно нужно сделать, чтобы неделю потом в себя приходить, я такую боль себе даже представить не могу.
Катьку убили, а завтра убьют меня. Только в отличие от Катьки, я буду продолжать ходить, дышать, может быть, даже разговаривать, но мой мир просто рассыплется. Он и сейчас неизвестно на чём держится, но я ещё цепляюсь за прежнюю жизнь, уговаривая себя, убеждая, что я человек, что они не посмеют, но…
Я просыпаюсь в кровати от собственного крика. Три часа ночи показывают равнодушные часы на столе. Мне снятся прорезающие тело насквозь страшные штуки, как у куратора. Снится, что с меня спускают шкуру в прямом смысле этого слова. Кровь снится, много крови… И я снова просыпаюсь от собственного крика. На моё счастье, меня никто не слышит, я будто одна на всём белом свете… Это очень страшно, потому что вокруг темно, а мне кажется, что из этой темноты на меня надвигается очень страшный куратор.
Будильник звенит похоронным звоном. Говорят, в глубокой древности девушек сжигали на костре. Интересно, в день казни они чувствовали то же самое? Наверное, я сама себя запугала, но как представить то, чего в жизни никогда не было? У меня всех примеров – только Катька. А вдруг…
Глава пятая
Мы стоим кучкой перед каютой, на которой написано: «Экзекуционная». Это означает, как нам всем объяснили, комнату для наказаний. Туда вызывают по одному, а назад не возвращается никто, и кажется, что путь оттуда только в космос. Тревоги за неделю не было ни одной, что наводит на грустные размышления. Возможно…
– Девчата, если что, не поминайте лихом, – Пашка, парень из нашего класса, воровато оглядывается и отодвигает панель вентиляционной шахты.
– Ты куда? – спрашивает его дрожащая Танька.
– Попробую замкнуть сенсоры, – объясняет он. – Это даст тревогу, ну а пока найдут причину, пока починят – день закончится.
– Это всего лишь отсрочка, – качает головой Лариска, уже смирившаяся со своей судьбой.
– Хоть день вам подарю, – немного растерянно улыбается Паша. – Если что, будь счастлива, Маша! – говорит он на прощание.
Я просто замираю. Получается, Паша ради меня идёт на смертельный риск? Ради того, чтобы дать мне один день
Странно так, впервые за меня кто-то… там же опасно! А если поймают, могут вообще выкинуть! Паша… Я буду помнить тебя всегда, клянусь!
Я плачу, потому что выдержать этого нет никаких сил. В это время дверь медленно раскрывается, открывая внутренность каюты, откуда мне радостно скалится эта… маман бывшая которая. Я всё понимаю, поэтому делаю шаг вперёд ещё до того, как называют мою фамилию. Сейчас закончится моя прежняя жизнь, потому что здесь мой эшафот.
– Снимай трусы, тварь мелкая! – шипит мне бывшая моя родительница. – Сейчас ты узнаешь, что такое настоящее наказание!
– Вам надлежит снять бельё, – слышу я равнодушный голос куратора, – лечь животом на стол и вытянуть вперёд руки.
Решиться на такое очень сложно, но бывшая родительница продолжает меня оскорблять, обзывая всякими словами, а куратор тем же равнодушным голосом меня извещает о том, что каждая минута промедления прибавляет ещё один удар к назначенному мне наказанию. Я не Лилька, потому дрожащими руками берусь за резинку, медленно стягивая трусы, и, когда я наклоняюсь, чтобы снять их, внезапно включается сирена тревоги. Паша сумел, в самый последний момент сумел!
– Будь ты проклята! Будьте вы все прокляты! – я швыряю своё белье в рожу рванувшейся ко мне бывшей и быстро выскакиваю из каюты.
Мне нужно к семейным ботам, они внизу, там, где малыши учатся. Я буквально лечу по лестнице, почти не касаясь ступенек, а сирена всё орет. Она воет яростно, а я думаю лишь о том, чтобы успеть. Мне даже наплевать на то, что платье временами задирается от потока воздуха. Мне очень надо успеть, чтобы жертва парня оказалась не напрасной.
У самого входа к спасательным ботам я вдруг вижу двоих неодетых детей. Один ребёнок тянет другого за руку, уговаривая встать, а я, не задумываясь, подхватываю с пола малыша, оказывающегося девочкой, хватаю за руку вторую и запрыгиваю в семейный бот. Люк начинает медленно закрываться. Я успела, но что с детьми?
– Что с вами? – спрашиваю я малышек, на которых нет одежды, и только тут вижу исполосованное то самое место у той, что лежит у меня в руках.
– Ли-ли-лика упа-ала, – заикается вторая.
Тут только я вижу, что девочки близняшки. Лет семь им, по-моему, совсем люди озверели! Как же можно таких маленьких лупить? Но времени нет, поэтому я решаю, что выхода всё равно нет, кладу на обнаружившееся кресло Лику, а сама прыгаю к люку. Как там было? Выдернуть чеку, освободить рычаг…
Чека – это кусок проволоки, он режет пальцы, появляется кровь, но мне некогда, мне успеть надо! Вот она сорвана, теперь надо вручную повернуть колесо запора. Оно прокручивается тяжело, я повисаю на нём, чтобы прокрутить, совершенно выбиваясь из сил. Теперь его не смогут открыть снаружи. Но этого мало, надо бежать, поскорее бежать!