Фокус с зеркалами
Шрифт:
– Я не совсем понимаю вас, инспектор.
– Они делаются из чего-то материального – холста, дерева, красок, картона… Иллюзия создается глазами зрителя, а не собственно самой декорацией. Сама декорация вполне реальна, не важно, в какой части сцены она расположена.
Алекс воззрился на инспектора.
– Очень мудрое замечание, инспектор. Оно подало мне мысль…
– Для еще одного балета?
– Нет, не для балета… Боже! Неужели все мы были так недогадливы?
3
Инспектор и констебль Доджет пошли к дому напрямик –
От этого занятия его отвлекло появление Джины, которая спускалась к озеру. Дом стоял на некотором возвышении, и от него шел к озеру пологий спуск, обсаженный рододендронами и другими кустами. Алекс сбежал по дорожке и подошел к Джине.
– Если бы можно было как-то заслонить это викторианское чудище, получилось бы великолепное Лебединое озеро. И ты, Джина, в роли Одетты. Впрочем, ты больше похожа на Одилию [70] . Жестокая, своенравная. И совершенно неспособная на милосердие и сострадание. Ты очень-очень женственна, милая Джина.
– А ты очень-очень ехидный, милый Алекс.
– Потому что я тебя вижу насквозь? Можешь наслаждаться своей неотразимостью, Джина. Ты всех нас пришпилила к своей юбке. Меня, Стивена и своего простодушного мужа.
70
Имеется в виду балет «Лебединое озеро» П.И. Чайковского (1840—1893). Одетта – принцесса, заколдованная злым волшебником и превращенная в лебедя, Одилия – соперница Одетты, дочь колдуна, которую он сделал двойником Одетты.
– Не болтай глупостей.
– О нет! Стивен в тебя влюблен, и я в тебя влюблен, а твой муж жестоко страдает. Чего еще может желать женщина?
Джина посмотрела на него и засмеялась.
Алекс энергично кивнул головой.
– Но, к счастью, ты прямолинейна. Это итальянская кровь. Ты не скрываешь, что тебе хочется внушать любовь, и не притворяешься, будто жалеешь своих поклонников. Ведь тебе нравится влюблять в себя, жестокая Джина. Пусть это будет даже такое ничтожество, как Эдгар Лоусон?
Джина взглянула ему в глаза и сказала очень серьезно:
– Любовь, как ты знаешь, не слишком долго длится. И женщинам вообще труднее в жизни, чем мужчинам. Они более уязвимы. Они рожают детей, и дети для них самое главное. Как только увядает их красота, мужчины уже не любят их. Они им изменяют. Они их покидают. Отодвигают в сторону. Я не осуждаю мужчин. Я сама поступала бы так же. Не люблю старых, уродливых, больных, тех, кто ноет и жалуется на свои беды, или таких нелепых, как Эдгар, который строит из себя бог весть кого. Ты говоришь, я жестокая? Мы живем в жестоком мире! Когда-нибудь он будет жесток и ко мне. А сейчас я молода, хороша и привлекательна. – Она сверкнула своей особенной, солнечной, теплой улыбкой. – Да, Алекс, мне это нравится. А почему бы нет?
– Действительно, почему бы нет? – сказал Алекс. – Но мне все-таки хотелось бы знать, что
– Я замужем за Уолли.
– Временно. Каждая женщина должна совершить одну матримониальную ошибку. Но зачем тянуть? Спектакль уже обкатан в провинции, пора показать его в столице, в Вест-Энде. [71]
– Ты и есть этот самый Вест-Энд?
– Несомненно.
– И ты действительно хочешь на мне жениться? Я как-то не представляю тебя женатым.
71
Вест-Энд – западная фешенебельная часть Лондона.
– А я просто-таки настаиваю на женитьбе. Внебрачные связи совершенно вышли из моды. Трудности с паспортами, с гостиницами и прочим. Я никогда не сделаю женщину своей любовницей, разве что не смогу добиться ее никаким другим способом.
Джина звонко рассмеялась.
– Ты умеешь быть забавным, Алекс.
– Это мой главный козырь. Стивен гораздо красивее меня. Он очень красив и очень страстен, и женщины это, конечно, обожают. Но в домашнем быту страстность утомительна. Со мной, Джина, жизнь будет занимательной.
– Почему ты не говоришь, что безумно меня любишь?
– Даже если и так, я тебе этого не скажу. Это было бы очко в твою пользу. Нет, все, на что я готов, – это сделать тебе предложение, очень трезвый шаг с моей стороны.
– Надо будет подумать, – улыбаясь, сказала Джина.
– Само собой. Сперва ты должна положить конец мучениям Уолли. Я очень сочувствую Уолли. Какое это, наверное, мучение – быть женатым на тебе, влачиться за твоей колесницей и задыхаться в этой гнетущей атмосфере семейной филантропии.
– Ну и скотина ты, Алекс!
– Очень проницательная скотина.
– Иногда, – сказала Джина, – мне кажется, что Уолли ни капельки меня не любит. Он меня просто перестал замечать.
– Ты тычешь в него палкой, а он никак не реагирует? Конечно, досадно.
Джина размахнулась и влепила звонкую пощечину в гладкую щеку Алекса.
– Прямое попадание! – крикнул Алекс.
Быстрым и ловким движением он схватил ее в объятия. Прежде чем она могла воспротивиться, его губы прильнули к ее губам в долгом и страстном поцелуе. Она рванулась, но потом затихла…
– Джина!
Они отпрянули друг от друга. Милдред Стрэт, вся красная, дрожа от негодования, грозно смотрела на них. Гнев так душил ее, что слова не сразу вырвались наружу.
– Омерзительно!.. Омерзительно!.. Распутная девка!.. Совсем как мать… Испорченная, распутная… Я всегда это знала… И не только распутница, а еще и убийца! Да, да, убийца!.. Мне кое-что известно!
– Что же вам известно? Что за нелепость, тетя Милдред!
– Слава богу, я тебе не тетя. Не родня. Да ты даже не знаешь, кто твоя мать и откуда она здесь взялась. Но ты хорошо знаешь, что за люди мой отец и моя мать. И кого они удочерили… Дочь преступницы или проститутки. Такие уж они были. Но им следовало помнить, что яблочко от яблони недалеко падает. Впрочем, раз ты взялась за яд, это уж твоя итальянская кровь.