Фолкнер
Шрифт:
В этом плане представляет несомненный принципиальный интерес статья Фолкнера об американской драме и, в частности, о драматургии Юджина О'Нила. Здесь прежде всего бросается в глаза то значение, которое придает Фолкнер местному колориту в произведении — месту и времени. Впоследствии эти мысли сыграют решающую роль в его собственном творчестве.
"Кто-то сказал, — писал он, — вероятно, француз, — они успели сказать все, — что искусство преимущественно провинциально, то есть оно имеет свои корни непосредственно в определенном веке и в определенной местности. Это очень глубокое замечание, ибо «Лир» и «Гамлет» и "Все хорошо" не могли быть написаны нигде, кроме как в Англии в царствование королевы Елизаветы (это подтверждается
Величайшую трагедию американской литературы Фолкнер видит в том, что "Америка не имеет традиций". Говоря о Юджине О'Ниле, Фолкнер пишет: "Вероятно, со временем он создаст что-то на основании богатого и естественного драматического материала, величайшим источником которого является наш язык. Национальная литература не может вырасти из фольклора — хотя, видит бог, такие попытки делались достаточно часто, — потому что Америка слишком велика и у нее слишком много разного фольклора: фольклор негров Юга, фольклор испанского и французского происхождения, фольклор старого Запада, — ибо эти фольклоры всегда останутся изустными; литература не может произрасти и на основе нашего слэнга, который различен в различных частях страны. Литература, однако, может возникнуть из силы поэтического образа, который понятен каждому, кто читает по-английски. Нигде сейчас, кроме как в некоторых частях Ирландии, английский язык не обладает такой жизненной мощью, как в Соединенных Штатах, хотя мы как нация немы".
Эти размышления начинающего литератора можно было бы считать несущественными, но в свете того, что написал в дальнейшем Фолкнер, они приобретают определенный вес, поскольку предшествуют всем тем романам и рассказам, которые, будучи самобытными и сугубо американскими произведениями, тем не менее вошли в сокровищницу мировой литературы XX века.
Интересна в этом свете в статье о Юджине О'Ниле и мысль об отношении автора к своим героям. Фолкнер видит достоинство последних (к тому времени) драм О'Нила в том, что автор изменил свое отношение к его героям. О'Нил, по его мнению, перешел "от беспристрастного наблюдения за его героями, униженными обстоятельствами, к более личному взгляду на их радости и надежды, на их страдания и разочарования". Трудно отыскать истоки этой мысли, столь существенной для всего последующего творчества Фолкнера, — для этого нет достаточно серьезных источников и документов, — но, зная, как он увлекался в этот период русской литературой, можно высказать предположение, что на его взгляды об отношении художника к своим героям могли оказать влияние романы Достоевского с их щемящей жалостью к людям, к их страданиям.
В марте 1922 года в газете «Миссисипиан» появилась еще одна статья Фолкнера "Американская драма: сдерживающие моменты". В этой статье прежде всего привлекает внимание обращение автора к проблеме: писатель — читающая публика. Фолкнер с издевкой пишет о тех современных ему американских писателях, которые подчиняют себя поверхностным требованиям поверхностно читающей публики, "они создают, если можно так сказать, духовную плевательницу для этого слоя населения, который, к сожалению, имеет деньги в нашей стране".
Существенно в этой статье и то, что молодой критик, идя отнюдь не в ногу с модой, вопреки теоретическим постулатам пророков модернизма, высказывает свое твердое убеждение в необходимости прочной драматургической структуры. Он пишет об "основательно построенной пьесе — сюжет должен быть хорошо построен". Далее он опять возвращается к этому вопросу, который, видимо, считает весьма важным: пьеса должна быть "построена в соответствии с основательными правилами, то есть простота и сила языка, совершенное знание
С беспощадной иронией молодости Фолкнер отзывается о модных исканиях современных писателей: "Все пишущие люди трогательно раздираемы между желанием стать видной фигурой в этом мире и нездоровым интересом к собственному «я» — ужасный результат пересаживания Зигмунда Фрейда в динамический хаос смешения национальностей". Он высмеивает писателей, бежавших из Америки в Европу: "О'Нил повернулся спиной к Америке, чтобы писать о море, Марсден Хартли взрывает обвинительные шутихи на Монмартре, Альфред Крейнберг уехал в Италию, Эзра Паунд неистово играет с поддельной бронзой в Лондоне. Все нашли Америку эстетически невозможной, однако, будучи американцами, они когда-нибудь вернутся, некоторые в удручающее изгнание, другие чтобы с радостью писать для кино".
Интуитивно, на данном этапе чисто теоретически, Фолкнер высказывает твердое убеждение, о котором он говорил и в предыдущих статьях, ссылаясь на пример Шекспира, Бальзака, Флобера, что великие произведения создаются на национальной почве, на местном материале. И в статье "Американская драма: сдерживающие моменты" он выражает свою глубокую уверенность, что американская жизнь содержит "неисчерпаемые запасы драматического материала", упоминая в качестве примера "старые времена на реке Миссисипи" и "романтическую историю строительства железных дорог".
Среди задиристых статей молодого критика, пытавшегося сформулировать свои мысли о литературе, на страницах «Миссисипиан» промелькнула крохотная зарисовка, эдакий желудь, из которого со временем вырастет могучий дуб. Это маленькое эссе еще связано пуповиной со стихами, которые в то время писал Фолкнер, но в нем можно разглядеть зародыш будущего реалистического таланта крупного прозаика.
Называлась зарисовка «Холм». Перелистывая романы Фолкнера, читатель, наверное, с добрым чувством вспомнит и об этом наброске.
"…Вся долина распласталась под ним, и его тень, протянувшаяся далеко, легла на долину, спокойная и огромная. Тут и там ниточки дыма зыбко колебались над трубами. Деревушка спала, погруженная в мир и покой под вечерним солнцем, как спала она уже столетие, ожидающая, истощенная радостями и бедами, надеждами и разочарованиями, как будет спать до скончания века.
С вершины холма долина казалась неподвижной мозаикой из деревьев и домов; с вершины холма нельзя было рассмотреть хаос истощенных участков, взбаламученных весенними дождями и исковерканных копытами лошадей и скота, не видно было куч зимнего мусора и ржавых бидонов, ни грязных заборов, покрытых рваным безумием почтовых непристойностей и реклам. Не видно было намеков на борьбу, на подавленное тщеславие, на честолюбие и похоть, на засохшую слюну религиозных противоречий; он не мог видеть, что высокопарная простота колонн здания суда обесцвечена и запачкана небрежными плевками жевательного табака. В долине не было никакого движения, кроме тонких спиралек дыма и сжимающего сердце изящества тополей, не слышно было ни звука, кроме слабого размеренного отзвука наковален".
В этой зарисовке впервые из всего, что он до этой поры писал, выделилось реалистическое начало и возобладало над другими элементами его творчества, такими, например, как лиризм, хотя он здесь и присутствует в большой степени, но здесь он уже начинает подчиняться содержанию. Можно предположить, что это первый случай, когда Фолкнер стал экспериментировать с местным материалом, отнюдь не осознавая, какие возможности он таит в себе и что из этого может получиться.
Конечно, критические заметки в «Миссисипиан» не были в этот период главным делом для Фолкнера. Он писал их от случая к случаю, не придавая, по-видимому, им серьезного значения, хотя они дают теперь возможность отчасти приоткрыть тот сложный процесс формирования творческой личности, который обычно бывает так трудно проследить.