Фома Гордеев
Шрифт:
– Лестью да лаской вы мне теперь рта не замажете!
– сказал он твердо и с угрозой.
– Будете слушать или нет, а я говорить буду... Выгнать здесь меня некуда...
Он качнул головой и, приподняв плечи, объявил спокойно:
– Но ежели кто пальцем тронет -убью! Клянусь господом богом- сколько смогу - убью!
Толпа людей, стоявших против него, колыхнулась, как кусты под ветром. Раздался тревожный шёпот. Лицо Фомы потемнело, глаза стали круглыми...
– Ну, говорилось тут, что вы это жизнь
Фома глубоко вздохнул и с невыразимой ненавистью осмотрел лица слушателей, вдруг как-то странно надувшиеся, точно они вспухли... Купечество молчало, всё плотнее прижимаясь друг к другу. В задних рядах кто-то бормотал:
– Насчет чего он? А? П -по писанию, али от ума?
– О, с -сволочи!
– воскликнул Гордеев, качая головой.
– Что вы сделали? Не жизнь вы сделали - тюрьму... Не порядок вы устроили - цепи на человека выковали... Душно, тесно, повернуться негде живой душе... Погибает человек!.. Душегубы вы... Понимаете ли, что только терпением человеческим вы живы?
– Это что же такое?
– воскликнул Резников, негодовании и гневе всплескивая руками.
– Я таких речей слышать не могу...
– Гордеев!
– закричал Бобров.
– Смотри - ты говоришь неладно...
– За такие речи ой-ой-ой!
– внушительно сказал Зубов.
– Цыц!
– взревел Фома, и глаза у него налились кровью.
– Захрюкали...
– Господа!
– зазвучал, как скрип подпилка по железу, спокойно-зловещий голос Маякина .- Покорнейше прошу - не препятствуйте! Пусть полает, - пусть его потешится!.. От его слов вы не изломитесь...
– Ну, нет, покорно благодарю!
– крикнул Юшков. А рядом с Фомой стоял Смолин и шептал ему в ухо:
– Перестань, голубчик! Что ты, с ума сошел?
– Пошел прочь!
– твердо сказал Фома, блеснув на него гневными глазами.
– Иди вон к Маякину, лижи его, авось кусок перепадет!
Смолин свистнул сквозь зубы и отошел в сторону. И купечество один за другим стало расходиться по пароходу. Это еще более раздражило Фому: он хотел бы приковать их к месту своими словами и - не находил в себе таких сильных слов.
– Вы сделали жизнь?
– крикнул он.
– Кто вы? Мошенники, грабители...
Несколько человек обернулось к Фоме, точно он их позвал.
– Кононов! Скоро тебя за девочку судить будут? В каторгу осудят, -прощай, Илья! Напрасно пароходы строишь... В Сибирь на казенном повезут...
Кононов опустился на стул; лицо его налилось кровью, и он молча погрозил кулаком. Потом > хрипло сказал:
– Ладно... хорошо... я этого не -е забуду...
Фома увидел его искаженное лицо с трясущимися губами и понял, каким оружием и сильнее всего он ударит этих людей.
– Строители жизни! Гущин -подаешь ли милостыню племяшам -то? Подавай
Фома говорил, прерывая речь свою хохотом, и видел, что слова его хорошо действуют на этих людей. Прежде, когда он держал речь ко всем им, они отвертывались от него, отходили в сторону, собирались в группы и издали смотрели на своего обличителя презрительными и злыми глазами. Он видел улыбки на их лицах, он чувствовал в каждом их движении что-то пренебрежительное и понимал, что слова его хотя и злят их, но не задевают так глубоко, как бы ему хотелось. Всё это охлаждало его гнев, и уже в нем зарождалось горькое сознание неудачи своего нападения на них... Но как только он заговорил о каждом отдельно, - отношение слушателей к нему быстро и резко изменилось.
Когда Кононов грузно сел на стул, точно не выдержав тяжести суровых слов Фомы, - Фома заметил, что на лицах некоторых из купцов мелькнули едкие и злые улыбки. Он услышал чей-то одобрительный и удивленный шёпот:
– Вот - здо -орово!
Этот шёпот придал силы Фоме, и он с уверенностью начал швырять насмешки и ругательства в тех, кто попадался ему на глаза. Он радостно рычал, видя, как действуют его слова. Его слушали молча, внимательно; несколько человек подвинулись поближе к нему.
Раздавались протестующие восклицания, но негромкие, краткие, и каждый раз, когда Фома выкрикивал чье-либо имя, - все молчали и слушали и злорадно, искоса поглядывали в сторону обличаемого товарища.
Бобров смущенно смеялся, но его маленькие глазки сверлили Фому, как буравчики. А Луп Резников, взмахивая руками, неуклюже подпрыгивал и, задыхаясь, говорил:
– Будьте свидетелями... Я этого не прощу! Я - к мировому... Что такое?
– и вдруг тонким голосом завизжал, протянув к Фоме руки: -Связать его!.
Фома хохотал.
– Правду не свяжешь, врешь!
– Хо -орошо!
– тянул Кононов глухим, надорванным голосом.
– Вот, господа купечество!
– звенел Маякин.
– Прошу полюбоваться! Вот он каков!
Купцы один за другим подвигались к Фоме, и на лицах их он видел гнев, любопытство, злорадное чувство удовольствия, боязнь... Кто-то из тех скромных людей, среди которых он сидел, шептал Фоме:
– Так их!.. Валяйте их! Это зачтется...
– Робустов!
– кричал Фома.
– Что смеешься? Чему рад? Быть и тебе на каторге...