Фома Гордеев
Шрифт:
– Ссадить его на берег!
– вдруг заорал Робустов, вскакивая на ноги.
А Кононов кричал капитану:
– Назад! В город! К губернатору... И кто-то внушительно, дрожащим от волнения голосом говорил:
– Это подстроено... Это нарочно... Научили его... напоили для храбрости...
– Нет, это бунт!
– Вяжи его! Просто - вяжи его! Фома схватил бутылку из-под шампанского и взмахнул ею в воздухе.
– Суньтесь-ка! Нет, уж, видно, придется вам послушать меня...
Он снова с веселой яростью, обезумевший от радости при виде того, как корчились и метались
– Это -от совести слова! Это -ничего! Надо претерпеть... Пророческое обличение... Ведь грешны! Ведь правду надо говорить, о -очень мы...
На него зашипели, а Зубов даже толкнул его в плечо. Он поклонился и- исчез в толпе...
– Зубов!
– кричал Фома.
– Сколько ты людей по миру пустил? Снится ли тебе Иван Петров Мякинников, что удавился из-за тебя? Правда ли, что каждую обедню ты из церковной кружки десять целковых крадешь?
Зубов не ожидал нападения и замер на месте с поднятой кверху рукой. Но потом он завизжал тонким голосом, странно подскочив на месте:
– А! Ты и меня? И- и меня?
И вдруг, надувши щеки, он с яростью начал грозить кулаком Фоме, визгливым голосом возглашая:
– Р -рече без -зумец в сердце своем -несть бог!.. К архиерею поеду! Фармазон! Каторга тебе!
Суматоха на пароходе росла, и Фома при виде этих озлобленных, растерявшихся, обиженных им людей чувствовал себя сказочным богатырем, избивающим чудовищ. Они суетились, размахивали руками, говорили что-то друг другу - одни красные от гнева, другие бледные, все одинаково бессильные остановить поток его издевательств над ними.
– Матросов!
– кричал Резников, дергая Кононова за плечо.
– Что ты, Илья? Пригласил нас на посмеяние?
– Против одного щенка...-визжал Зубов.
Около Якова Тарасовича Маякина собралась толпа и слушала его тихую речь, со злобой и утвердительно кивая головами.
– - Действуй, Яков!
– громко говорил Робустов.
– Мы все свидетели - валяй!
И над общим гулом голосов раздавался громкий голос Фомы:
– Вы не жизнь строили- вы помойную яму сделали! Грязищу и духоту развели вы делами своими. Есть у вас совесть? Помните вы бога? Пятак - ваш бог! А совесть вы прогнали... Куда вы ее прогнали? Кровопийцы! Чужой силой живете... чужими руками работаете! Сколько народу кровью плакало от великих дел ваших? И в аду вам, сволочам, места нет по заслугам вашим... Не в огне, а в грязи кипящей варить вас будут. Веками не избудете мучений...
Фома залился громким хохотом и, схватившись за бока, закачался на ногах, высоко вскинув голову.
В этот момент несколько человек быстро перемигнулись, сразу бросились на Фому и сдавили его своими телами. Началась возня...
– По -опал!
– произнес кто-то задыхающимся голосом.
– А-а? Вы- так?
– хрипло
– Вали его наземь!..
– Руку держите... руку! 0-ой...
– За -а бороду?
– Не бей! Не смей бить...
– Готов!..
– Здоровый!..
Фому волоком оттащили к борту и, положив его к стенке капитанской каюты, отошли от него, оправляя костюмы, вытирая потные лица. Он, утомленный борьбой, обессиленный позором поражения, лежал молча, оборванный, выпачканный в чем-то, крепко связанный по рукам и ногам полотенцами.
Теперь настала очередь издеваться над ним. Начал Зубов. Он подошел к нему, потолкал его ногою в бок и сладким голосом, весь вздрагивая от наслаждения
мстить, спросил:
– Что, пророк громоподобный, ась? Ну-ка, восчувствуй сладость плена вавилонского, xe -xe -xe!
– Погоди...-хрипящим голосом сказал Фома, не глядя на него.
– Погоди... отдохну... Языка вы мне не связали...-Но Фома уже понимал, что больше он ничего не может ни сделать, ни сказать. И не потому не может, что связали его, а потому, что сгорело в нем что-то и - темно, пусто стало в душе...
К Зубову подошел Резников. Потом один за другим стали приближаться другие... Бобров, Кононов и еще несколько .человек с Яковом Маякиным впереди ушли в рубку, негромко разговаривая о чем-то.
Пароход на всех парах шел к городу. От сотрясения его корпуса на столах дрожали и звенели бутылки, и, этот дребезжащий жалобный звук был слышен Фоме яснее всего. Над ним стояла толпа людей и говорила ему злые и обидные вещи.
Но лица этих людей Фома видел, как сквозь туман, и слова их не задевали его сердца. В нем, из глубины его души, росло какое-то большое горькое чувство; он следил за его ростом и хотя еще не понимал его, но уже ощущал что-то тоскливое, что-то -унизительное...
– Ты подумай, - шарлатан ты!
– что ты наделал с собой?
– говорил Резников.
– Какая теперь жизнь тебе возможна? Ведь теперь никто из нас плюнуть на тебя не захочет!
"Что я сделал?" -старался понять Фома. Купечество стояло вокруг него сплошной темной массой...
– Н -ну, - сказал Ящуров, - теперь. Фомка, твое дело кончено...
– М -мы тебя...- тихо промычал Зубов.
– Развяжите!
– сказал Фома.
– Ну, нет! Покорнейше благодарим!
– Позовите крестного...
Но Яков Маякин сам пришел в это время. Подошел, остановился над Фомой, пристально, суровыми глазами оглядел его вытянутую фигуру и - тяжело вздохнул.
– Ну, Фома...
– Велите развязать меня!
– убитым голосом попросил Фома.
– Опять буянить будешь? Нет уж, полежи так...- ответил ему крестный.
– Я больше слова не скажу... клянусь богом! Развяжите- стыдно мне! Ведь я не пьяный...
– Божишься, что не будешь буянить?
– спросил Маякин.
– О, господи! Не буду...- простонал Фома. Ему развязали ноги, но руки оставили связанными.
Когда он поднялся, то посмотрел на всех и с жалкой улыбкой сказал тихонько:
– Ваша взяла...