Фомка-разбойник (сборник)
Шрифт:
По полу, по лужам ползает, изгибаясь и подпрыгивая, бесконечно длинная серая змея – резиновый шланг.
Толстую железную голову ее держит за уши забойщик.
В яростной злобе железная голова змеи с молниеносной быстротой выбрасывает, прячет и опять выбрасывает прямое стальное жало: «гвоздит» им в черную стену. Брызгами летит из-под него уголь.
– Отбойный молоток. Действует сжатым воздухом. Резиновый шланг – воздухопровод к нему.
– Все это очень интересно, – говорю я. – Но ведь вы обещали
– Покажу, покажу, все покажу. Да вот они и сами.
Он показал вперед по штреку.
Оттуда приближался маленький поезд. Впереди шла лошадь, таща за собой пять вагонеток, полных угля. За ней еще лошадь с вагонетками и еще. На передних вагонетках лежали коногоны.
Лошади шли медленной поступью, низко-низко опустив голову. Трудно было сказать, какой они масти: угольная пыль превратила рыжий цвет в бурый, серый – в черный, белый – в грязно-серый.
Когда они приблизились к нам, я хотел отвернуться.
Я знал, что в шахтах, годами без солнца, лошади слепнут, и не хотел глядеть в ужасные немые глаза этих животных.
Но первая из лошадей встряхнула головой и глянула на меня.
– Зрячая! – удивился я.
– Ну да, – сказал Виктор Степанович. – У нас они не теряют зрения, потому что работают в три смены, по восемь часов. Остальные шестнадцать они проводят наверху, на «дневной поверхности». Вообще лошадь в шахте – это пережиток старины. Мы всюду сейчас, как в Губахе и в Кизиле, вводим под землей электровозы.
– Смотрите, – сказал я. – Как та вот, гривастая, идет: видно, еле тянет.
– Это Манька-то? – встрепенулся коногон и повернулся к нам лицом. – Она нарочно надувается. Хитрющая зверюга! Попробуй ей лишнюю вагонетку прицепи. Полагается пять, она знает. Повернет голову, смотрит и считает. Как начнешь прицеплять шестую, сейчас зауросит, головой замотает, копытами бьет. Она счет знает, право слово, знает. В обиду себя не даст, вре-ешь!
Поезд прошел, и мы направились дальше.
– Вот еще тут по вашей части, – сказал Виктор Степанович.
На стене, немного выше моих колен, висела клетка с канарейкой.
Другая клетка стояла на полу. В ней копошились две розовохвостые белые мыши. Рядом горела на земле шахтерская лампа.
– Свинство! – рассердился я. – Что это еще здесь за любители канареек и белых мышей? За что лишили животных солнечного тепла и света? Да еще и повесили так низко.
– Вы ошибаетесь, – возразил Виктор Степанович. – Канарейка и мыши здесь на государственной службе. О, самая ответственная, самая тонкая и опасная служба! – продолжал он, поймав мой недоуменный взгляд.
– Дело в том, что здешние бурые угли опасны самовозгоранием. Никакого эффекта, никаких громоподобных взрывов от неосторожно зажженной спички, как в тех шахтах, где скопляется гремучий газ. Но это не менее страшная вещь. При
Это ужасный и самый коварный газ, газ-невидимка: без запаха, без вкуса, без цвета. Как его обнаружить? А обнаружить надо сразу же, а то будет поздно: он задушит шахтеров, вспыхнет пожар.
Из всех животных канарейка оказалась наиболее чувствительной к окиси углерода.
Едва в воздух начинает проникать этот газ, канарейка дает знать об опасности поднятием лапок вверх. Попросту сказать – дохнет.
За ней неотступно следят. Только она упадет, сейчас бьют тревогу.
Окись углерода течет на небольшой высоте: так от колен до пояса. Поэтому и клетка с канарейкой висит так низко.
А еще ниже, у самого пола, идет тяжелый углекислый газ. И вот подите ж: кошка малочувствительна к нему, а мыши чуют сразу. Начинают метаться и дохнут. И лампа, поставленная на пол, тухнет.
Ну, налюбовались? Идем дальше.
Но я не сразу оторвал глаза от этой нахохленной грязно-желтой птички, от невеселых белых мышат.
Эти живые инструменты человеческой хитрой техники поразили меня больше всех виденных в шахте машин.
Виктор Степанович показал мне еще машинную камеру. Там у электрической лебедки сидит женщина – молодая работница. Ежеминутно звонит телефон, она слушает. И сама в телефон дает распоряжения по лавам.
Были мы и в приемном покое. За толстой, плотной дверью небольшая чистая комната. Дощатый пол. Тепло и сухо. Койка у стены, носилки. В углу лекпом – тоже молодая женщина.
Удивляюсь я подземным работницам. Мысль о том, что у них над головами каменная кровля в миллионы тонн весом нисколько их не беспокоит. Они работают спокойно, удивительно спокойно. И ни одна из них не запачкает в угле светлых волос или лица.
Побывали мы и в подземной столовой. Это большое помещение, целый зал. Посредине длинные деревянные столы. Груды хлеба на тарелках.
– Ну вот, – говорит Виктор Степанович, – теперь нам осталось побывать только в нижней лаве. Там самые трудные и опасные забои: сколько раз уж начинался пожар. Пошли!
Я иду за ним по столовой. И вдруг два, три, четыре быстрых зверька выкатываются из темного угла, прошмыгнули по нашим ногам.
– Чертовы крысы! – ругается Виктор Степанович. – И здесь от них нет спасенья.
А я обрадовался им, как родным: вот, наконец, первый зверек, сам, по своей воле, забравшийся сюда. Канарейку, белых мышей в клетках притащил человек, покорных лошадей спустил сюда человек. А эти сами. Они ничего не боятся, и куда проникает человек, проникают за ним и крысы.
– Полноте вы с вашими крысами, – говорит Виктор Степанович. – Гляньте-ка лучше, кто идет нам навстречу.