Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV — первой трети XVI в.
Шрифт:
По своим общеисторическим выводам публикуемая книга Зимина близка к его же «Опричнине Ивана Грозного» и другим работам, в которых он пересматривает традиционные тезисы о завершении создания в России в XVI в. централизованного государства, показывает, что главная линия его внутреннего развития пролегала не по пути противоборства «боярства и дворянства» (а на дворянство опиралась-де великокняжеская, царская власть в борьбе с княжеско-боярской аристократией), а в борьбе с пережитками, остатками удельной старины, децентрализации. И в этом, как он пишет в публикуемом исследовании, крепнущее российское самодержавие находило опору среди прочих социальных сил, и в старомосковском боярстве, и в служилых княжатах, которые постепенно и неуклонно подчинялись власти московских государей. Так историко-генеалогическое исследование, биографический справочник превращаются в фундаментальный труд с важными, во многом новыми наблюдениями и выводами общеисторического характера.
Зимин всю жизнь не покладая рук собирал знания, факты по истории России, обрабатывая их, занимаясь историописанием, создавая портреты исторических деятелей и целых эпох, он всегда
Творческий, исследовательский дар, присущий Александру Александровичу, раскрывается в его книгах и статьях, он передал его своим ученикам, последователям, ибо был убежден, что наука истории никогда не остановится в своем движении, пока жив род человеческий. За несколько дней до кончины, когда многочисленные ученики собрались у него в доме, они по его просьбе рассказывали о своем пути в науку. И он, знавший, что конец его жизни недалек, был искренне счастлив, сознавая, что молодые и не очень молодые ученые, его последователи, продолжают его дело сейчас и продолжат в будущем.
. . . Сорок лет тому назад в нашу небольшую студенческую аудиторию в утренний час семинарских занятий на втором курсе Московского государственного историко-архивного института вошел невысокий, худощавый, молодой (теперь я это понимаю!) человек, с бородой. И в первое, и в последующие занятия речь шла о старинных актах, клаузулах, а за ними, как мы быстро поняли со слов А. А. Зимина, стояли реальные люди — крестьяне с их болью и нищетой, бояре, князья с их привилегиями и богатством. Тесные стены комнаты в сознании моем раздвигались вширь, возникала обширная панорама жизни русского народа в далеком прошлом, и все это — по воле волшебника, чародея, который казался мне, тогда юноше 18—19 лет, мудрым и всеведущим старцем. А «старцу» в ту пору было 27 лет! Он выглядел в моих глазах, и, думаю, не только в моих, олицетворением науки истории, научного знания, исследовательского поиска. Завораживали его тонкое, одухотворенное лицо и глаза, пытливые, углубленные в свой внутренний мир видений и образов, то серьезные, то вдруг веселые, насмешливые. Лицо и глаза Ученого.
Авторитет Зимина среди нас, студентов, начинающих ученых, был непререкаем. Шли годы, бывшие слушатели Александра Александровича защищали кандидатские и докторские диссертации, публиковали статьи и книги. И всех их сопровождали в науке мудрые и проницательные глаза Зимина, его то доброе, поощрительное внимание, то строгое, требовательное отношение — смотря по тому, что и как делали в науке его ученики и последователи, друзья и коллеги.
Когда люди стареют, разница в возрасте, как известно, сглаживается. Научные работники моего поколения, и я в том числе, по прошествии двух-трех десятков лет стали, как и Александр Александрович, докторами наук, профессорами. Некоторые имели счастье быть с ним в хороших, добрых отношениях, перешли на «ты». Разница в 7—8 лет, которая сорок лет назад казалась огромной, потом «исчезла». Но не исчезли и не могли исчезнуть уважение, пиетет, восхищение перед могучим, ищущим, беспокойным талантом исследователя, учителя, человека. Эти чувства — в нас, они будут с нами всю жизнь, ибо такова сила таланта, такова власть науки истории над всеми, кто ищет правды и добра.
***
При подготовке рукописи книги к печати был проверен научно-справочный аппарат, переведены на новейшие издания ссылки на некоторые источники. Многие сноски были объединены.
Включенные в книгу генеалогические таблицы составлены А. А. Зиминым. [12] В их основу положены древнейшие редакции официальных родословных книг, в том числе Типографский родословец (конец XV в.), [13] Летописная и Румянцевская редакции (40-е годы XVI в.) [14] и Государев родословец 1555 г. (по Бархатной книге). [15] В каждой из них есть дополняющие друг друга данные и вместе с тем дефекты, вызывающиеся различными причинами. Это не позволяет предпочесть ни одну из названных редакций. В ряде случаев легендарные части родословий опускаются, ибо вопрос об их достоверности — предмет специальных исследований, лежащих за рамками настоящего труда.
12
Характеристика источников генеалогических таблиц принадлежит перу А. А. Зимина.
13
ПСРЛ. Т. 24. С. 227—234.
14
Редкие источники по истории России. М., 1977. Вып. 2.
15
Родословная книга князей и дворян российских и выезжих... (Бархатная книга). М., 1787. Ч. 1—2.
Родословные таблицы доводятся, как правило, до поколения, деятельность которого протекала в конце 30—50-х годах XVI в. Поколение, помещенное в Тысячную книгу 1550 г. и Дворовую тетрадь 50-х годов XVI в., в таблицах обычно не фиксируется.
Формула родословных книг «бездетен», означающая отсутствие сыновей; обозначается в тексте «б/д».
При подготовке рукописи из таблиц в целях экономии места был исключен фактический материал, который можно найти в тексте книги. Сами таблицы были переведены в более удобную для издания графическую форму. Если все поколения одного рода не умещаются в одной таблице, она делится на разделы. При именах тех лиц, которые
В примечаниях к таблицам даются сокращения:
Б — Бархатная книга.
Р — Румянцевская редакция.
Л — Летописная редакция.
Т — Типографский родословец.
Рукопись подготовлена к печати В. Г. Зиминой и В. Б. Кобриным. Были учтены замечания С. М. Каштанова и А. И. Плигузова. Именной указатель составлен В. Б. Кобриным.
В. И. Буганов
Введение
Марксистская концепция истории России XVI—XVII вв. дана в трудах В. И. Ленина. Рассматривая русский исторический процесс в аспекте истории общественно-экономических формаций, Ленин характеризовал «эпоху московского царства» как время, когда не были еще изжиты следы феодальной автономии отдельных земель-княжений, когда бояре ходили в походы со своими войсками. Только «новый период» истории России, начинающийся около XVII в., характеризуется действительным слиянием земель в единое целое. Основой этого процесса было складывание единого всероссийского рынка. [16] Изучая развитие форм Русского государства в новый период истории, Ленин отмечал, что «монархия XVII века с боярской думой» или «русское самодержавие XVII века с боярской Думой и боярской аристократией» [17] отличалось от самодержавия XVIII в. с его бюрократией, но обе формы государства представляли собой его движение по направлению к буржуазной монархии. В ленинской концепции русского исторического процесса феодального периода боярской аристократии и Боярской думе уделяется значительное место. Бояре и Боярская дума рассматриваются Лениным как явления, характерные для социальной и политической структуры России XVI—XVII вв., имевшей много черт, восходящих ко времени феодальной децентрализации. Ленинская концепция русского исторического процесса явилась методологической посылкой, от которой отправляются советские ученые в трудах по истории России.
16
См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. I. С. 153—154.
17
Там же. Т. 20. С. 121; Т. 17. С. 346.
В фундаментальных исследованиях Л. В. Черепнина по истории создания Русского государства в XIV—XV вв. обстоятельно вскрыты социально-экономические предпосылки объединительного процесса на Руси, изучены его ход и основные черты государственного аппарата XIV—XV вв. Особенно важны принципиальные положения Черепнина, касающиеся анализа первостепенных по значению документов — духовных и договорных грамот великих и удельных князей, жалованных и правых грамот. [18]
18
Черепнин Л. В. Образование Русского централизованного государства в XIV—XV вв. М., 1960; Idem. La reorganisation de l’appareil d’Etat durant la periode de la centralisation politique de la Russie. Fin du XV-e et debut du XVl-e siecles // Annali della Fondazione italiana per la storia amministrativa. Milano, 1964. N 1. P. 242—267; Он же. Русские феодальные архивы XIV—XV вв. М., 1948—1951. Ч. 1—2.
Для понимания истории Москвы XIV—XV вв. как крупного феодального города и центра складывающегося единого Русского государства, характеристики черт феодальной обособленности отдельных русских земель (в том числе на примере Дмитровского княжества) большое значение имеют исследования М. Н. Тихомирова. [19] Первостепенны по важности для выяснения роли Боярской думы и боярской аристократии в процессе строительства единого государства и аппарата власти труды С. Б. Веселовского по истории боярских родов XIV—XVI вв. [20] Необычайно широк круг привлеченных им источников: наряду с летописями и княжескими духовными и договорными грамотами он впервые использовал многочисленные актовые материалы (в первую очередь из архива Троице-Сергиева монастыря), родословные книги, синодики и вкладные книги монастырей. Топонимические разыскания Веселовского позволили установить районы вотчинного землевладения боярских семей XIV—XV вв. Генеалогическая интерпретация разрозненного материала позволила создать серию научно обоснованных очерков важнейших родов нетитулованной знати Русского государства XIV—XVI вв. Основное внимание Веселовский уделял истории боярства XIV—первой половины XV в. Сведения, относящиеся к более позднему периоду, как правило (исключая работу «Род и предки Пушкина»), привлекались им выборочно. Повлияло на его выводы и то, что он недостаточно критически отнесся к Шереметевскому списку думных чинов, хотя в отдельных случаях корректировал его интересными соображениями.
19
Тихомиров М. Н. Средневековая Москва в XIV—XV вв. М., 1957; Он же. Россия в XVI столетии. М., 1962; Он же. Российское государство XVI—XVII вв. М., 1973.
20
Веселовский С. Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. М., 1969; Он же. Последние уделы в северо-восточной Руси // Ист. зап. М., 1947. Т. 22. С. 101—131.