Формула любви
Шрифт:
– Когда тут! – кивнула Фимка. – Бегаешь целый день, мотаешься… потом только глаза закроешь – а уж и солнце взошло.
– Вот посему тебе ипохондрия и недоступна. Как говорили латиняне: «Квод лицет йови, нон лицет бови» – «Доступное Юпитеру недоступно быку».
Фимке очень понравилось изречение, и она восхищенно улыбнулась:
– И давно я спросить хотела вас, Степан Степанович… Откуда из вас латынь эта выскакивает? Сами-то вы вроде не из латинцев.
– От барина набрался, – вздохнул Степан. – Старый барин повелел всем мужикам латынь
– Красиво! – согласилась Фимка. – А как у их, у латинцев, к примеру, «любовь» обозначается?
– «Любовь», Фимка, у их слово «амор»! И глазами так зыркнуть… Ух-х! – Степан показал как надо зыркать глазами.
Федяшев, естественно, не слышал этого разговора. Он шел тенистой аллеей парка, где справа и слева белели старинные скульптуры, выполненные в греческом стиле. Мраморные лица с выпуклыми белыми глазами уставились на Алексея Алексеевича, усиливая приступ ипохондрии.
Федяшев дошел в самый конец аллеи, где в лучах заходящего солнца перед ним предстала скульптура молодой женщины в древнегреческой тунике.
Федяшев посмотрел на скульптуру нежным, влюбленным взглядом.
Женщина и вправду была необычайно хороша: изящная фигурка, маленькая головка с тонкими чертами лица, странный всплеск рук: левую женщина как бы предлагала для поцелуя, а правой приглашала куда-то вдаль, в неизвестное…
– Здравствуйте, сударыня! – тихо прошептал Федяшев и поклонился мраморной женщине. – И вновь тоска и серость обыденной жизни привела меня к вашим стопам!… Впрочем, нет! Будь эта жизнь во сто раз веселей и разнообразней, все равно она была бы лишена смысла, ибо нет в ней вас… А в той незримой дали, где есть вы, нет меня!… Вот в чем превратность судьбы! И никогда нам не воссоединиться, как несоединим жар моего сердца и холод вашего мрамора…
При сих словах Федяшев приподнялся на цыпочки и припал губами к левой руке скульптуры.
Сзади послышался шум и легкое покашливание.
Федяшев резко обернулся и увидел дворовую девку Фимку с тряпкой и ведром, полным мыльной воды.
– Ты что? Зачем? – ахнул Федяшев.
– Барыня велела помыть, – равнодушно сказала Фимка. – А то, говорит, еще заразу какую подцепите…
– Пошла вон! – закричал Федяшев.
В тот же вечер странная картина предстала перед всеми жителями усадьбы.
По главной дороге медленно и торжественно ехала подвода. Лошадь под уздцы вел кучер, рядом шагал Алексей Федяшев, в самой подводе, приветствуя селян кокетливым взмахом рук, стояла мраморная женщина в древнегреческой тунике…
Эта процессия прошествовала двором, подъехала к подъезду главного дома.
Стоявшие у подъезда Степан и Фимка многозначительно переглянулись, а Степан оценил увиденное латинским изречением:
– Центрум квиа импосибиле
– Степан! – крикнул Федяшев. – Помоги!
Степан подошел к подводе, кучер взвалил статую ему на спину, и Степан понес ее к подъезду, сгибаясь под тяжестью. Наблюдавшие селяне одобрительно загудели, оценивая главным образом физическую силу Степана:
– Здоровый чертяка!
Степан с трудом поднялся по ступенькам, но тут дверь дома распахнулась, и перед собравшимися появилась разгневанная Федосья Ивановна.
– Куда? Назад! – закричала она на Степана, и тот послушно соскочил со ступенек, едва не уронив каменную барышню.
– Что ж вы меня срамите, сударь? – продолжала Федосья Ивановна, уже обращаясь к племяннику. – Зачем ЭТО домой? Что ж у нас здесь, кладбище, прости Господи?!
– Ma тант! – строго сказал Федяшев, сбиваясь частично на французский язык и тем самым пытаясь сделать непонятной ссору для наблюдавших простолюдинов. – Не будем устраивать эль скандаль при посторонних. Я хочу, чтоб это произведение искусства стояло у меня в кабинете… – И добавил, обращаясь к Степану: – Неси!
Степан стал подниматься по ступенькам.
– Стой! – крикнула тетушка и оттолкнула Степана. – Да как же это можно! Постороннее изваяние – и в дом? Откуда нам знать, с кого ее лепили? Может, эта девица была такого поведения, что и не дай Бог… ее ж при деде вашем ставили, дед был отменный развратник. Старики помнят…
Несколько стариков, стоявших среди дворни, авторитетно закивали и захихикали.
– На Прасковью Тулупову похожая, – сказал один дед. – Была тут одна… куртизаночка…
– И вовсе не Прасковья! – сказал другой старик. – Это Жазель, француженка… Я ее признал… По ноге! Ну-ка, Степан, подтащи поближе…
Степан, кряхтя, поднес статую к деду, тот заглянул в каменное лицо.
– Она! – авторитетно сказал дед. – А может, и не она… Та была брунетка, а это вся белая…
– Замолчите все! – крикнул взволнованный Федяшев. – Не смейте оскорблять своими домыслами сие небесное создание! Она такова, какой ее вижу я! И вам того увидеть не дано! Отдай, Степан!
Федяшев схватил статую и попытался поднять на вытянутых руках, но, не удержав, рухнул на ступеньки, придавленный ее тяжестью…
Очнулся Федяшев на диване, в своем кабинете. Голова его была забинтована. Рядом хлопотала Федосья Ивановна, ставя на столик микстуры и липовый чай.
– Ну как, милый, отходишь?
Федяшев застонал и попытался приподняться:
– Где она? Где?!!
– Да вот же… Господи! Что с ней станется…
Только тут Федяшев увидел, что его обожаемая статуя уже находится в кабинете, в углу. Правда, местами она потрескалась, а правая рука и вовсе отвалилась.
Возле статуи возились Степан и Фимка, прилаживая отлетевшую руку…
– На штырь надо посадить! – сказал Степан. – Глиной замазать. А потом – алебастром… «Ре бена геста» – «Делать так делать»!