Формула памяти
Шрифт:
— Даю… слово… — негромко сказал Ветлугин.
— Тогда будем считать, что разговор окончен. Но смотрите, Ветлугин!
В тот момент Безбеднов был уверен, что ценой маленькой лжи, на которую ему пришлось пойти перед начальством, или, точнее сказать, даже не лжи, а ценой малой уступки собственной совести и ценой признания в этом Ветлугину он сумел одержать пусть небольшую, но все-таки победу — он вызвал доверие к себе в душе солдата.
И правда, вскоре Безбеднов стал замечать, что Ветлугин все больше тянется к нему. А может быть, их общее увлечение техникой сыграло тогда свою роль…
Конечно,
Было уже поздно, когда Федоровский стал прощаться.
— Нас, людей пишущих, — говорил он, — частенько упрекают в схематизме, в прямолинейности, в банальности, а что делать, если жизнь все время преподносит нам схожие истории, если становление характера человека идет, в общем-то, как правило, по одним и тем же законам… Если я напишу про вашего Ветлугина примерно так: недисциплинированный, разболтанный парень приходит в армию… работа с ним командиров, влияние коллектива… увлекается своей специальностью… И вот, как итог, как результат, мужественный поступок, едва ли не подвиг, — это ведь верно будет, не правда ли, Николай Алексеевич?
— Верно, — сказал Безбеднов. — Отчего же не верно?..
Федоровский ушел, и, едва закрылась за ним дверь, на Безбеднова, как это часто бывает с людьми, обычно не склонными к откровенности, внезапно накатилось недовольство собой — своей неожиданной разговорчивостью, своими разглагольствованиями, похожими на похвальбу, своим, как теперь ему казалось, чуть ли не заискиванием перед этим человеком, перед корреспондентом, и Безбеднов сразу рассердился на себя, замкнулся, нахмурился. Разом помрачневший, он стоял у окна и смотрел в темноту.
— Милый человек, правда? — сказала Нина. — Я тоже, когда в школе училась, журналисткой мечтала стать. Интересная профессия! Сколько людей разных повидаешь!
Безбеднов молчал.
Нина вздохнула и принялась убирать со стола.
— Между прочим, знаешь, кому поручено проводить дознание? — вдруг, все так же не оборачиваясь, сказал Безбеднов. — Капитану Червенцову.
Так вот что заботило и тяготило его! Значит, все-таки она не ошиблась!
Безбеднов не мог забыть, как капитан Червенцов был однажды проверяющим на занятиях по противохимической подготовке. Не мог простить той придирчивости, въедливости, того педантизма и дотошности, с которыми впоследствии изложил Червенцов все свои замечания начальству. И упрощения-то Безбеднов допускал, и, когда следил, как укладываются солдаты в норматив, секундомер включал чуть позже, и нагрузка-то у солдат была недостаточная!.. А того,
— Товарищ капитан, — с обидой сказал тогда Безбеднов, — я за своих солдат ручаюсь — когда будет нужно, они себя не пожалеют, до конца выложатся…
— Не ручайтесь, Безбеднов, не ручайтесь, — ответил тот. — Тогда уже будет поздно. В том-то, Безбеднов, и состоит психологическая сложность нашей профессии, что мы учимся сами и учим людей тому, что, может быть, никогда в жизни нам не пригодится, и, как говорится, дай бог, чтобы не пригодилось… А если пригодится?.. И если тогда ваш солдат, которому вы сейчас даете поблажку, на десятую долю секунды позже сумеет надеть противогаз или лечь в укрытие, и ему уже не понадобятся ни противогаз, ни укрытие — кто ответит за эту десятую долю секунды? Вы, Безбеднов.
Он говорил тоном лектора — все-то он мог объяснить, все-то он знал: казалось, он не сомневался, что на войне выживают лишь те, кто точно следует инструкциям и наставлениям.
— Быть добрым, Безбеднов, иногда очень легко, запомните это. Сегодня вы отпустили солдат с занятий на пять минут раньше, и вы уже — добрый. Только эта доброта за чужой счет. За их же счет, за счет ваших солдат. Сегодня вы можете пожалеть их — мол, и устали они, и надоело делать одно и то же… Случись же война — война их не пожалеет.
Как будто Безбеднов был мальчишкой, пришедшим на день открытых дверей в военное училище! И Безбеднов не выдержал, вспыхнул.
— Товарищ капитан, — сказал он. — Если вы обнаружили у меня столько недостатков, вы можете сообщить об этом как положено и кому положено. А лекции мне читать незачем.
Конечно, эта его вспышка, эта его невыдержанность не обошлась ему даром. И так и осталась с тех пор неприязнь между Безбедновым и капитаном Червенцовым.
— Да не придавай ты этому значения, — сказала Нина. — Мало ли что было когда-то… Сейчас-то ему не к чему придраться. Тебе-то чего волноваться?
— А я и не волнуюсь, — сказал Безбеднов.
11
Утром, еще до развода, лейтенант Безбеднов заглянул в санчасть к Ветлугину.
— Ну как, герой, поправляешься?
— Нормально, товарищ лейтенант. Порядок в танковых войсках.
Держался Ветлугин бодро — если бы не опаленные брови и перебинтованные руки, казалось, что и делать в санчасти ему нечего. Впрочем, Безбеднов знал: даже мучай сейчас Ветлугина боль, он бы постарался не показать, не обнаружить ее. Так уж было заведено среди солдат.
На тумбочке возле койки Ветлугина стояли цветы — букет темно-красных пионов.
— Ого! — восхитился Безбеднов. — Я вижу, тебя не забывают.
— Так точно, товарищ лейтенант, не забывают. Вчера вечером целая делегация была — так сказать, лучшие представители местного женского населения.
— Ну-ну, по всему городу уже слава идет? — засмеялся Безбеднов. — Смотри только не загордись у меня! Теперь ты на виду, теперь с тебя спрос особый… И не залеживайся здесь, понял?
Он вышел из санчасти в хорошем настроении. Все-таки это везение, счастливый случай, что Ветлугин отделался так легко. Могло быть куда хуже…