Формула преступления

Чиж Антон

— Симка — это…

— Горничная наша, — подсказала Ольга Ильинична. — Я так испугалась, думала, пожар или воры лезут. Страшно же. В доме, кроме меня и Дарьи Ивановны, никого нет, хозяйка наша, госпожа Рыбакова, в Москву на праздники укатила, швейцар с дворником отпущены, даже кухарки нет. Да и наши соседки разъехались. Только Симка осталась. Представьте мое состояние… Отрываю дверь — а на бедной девочке лица нет…

— На ком лица нет: на горничной или Водяновой? — уточнил Родион.

— Ах, ну что вы

говорите такое… Симка стоит перепуганная, рот трясется, глаза безумные, говорит: Дашеньку убили… Ну, я послала ее в участок, а сама заперлась, пока не прибыл господин, благоухающий котлетным душком, и не велел из комнат носа не показывать до особого указания…

— Перед этим в комнату к Водяновой вы все-таки заглянули.

— Что вы! — Дама схватилась за сердце. — Мне нельзя волноваться.

— Как же узнали, что соседка мертва?

— Да Симка сказала: Дарья Ивановна не дышит, вся в крови лежит. Неужели побегу в крови копаться!

Из-за двери донеслось тихое мяуканье. Обычная история: дети выросли и забыли пожилую мать, мужа нет, одиночество скрашивает кошка. Какие все-таки здесь либеральные порядки. В других пансионах и цветы держать запрещают. Одним словом — райский уголок.

— Так что же случилось с Дашенькой? — нервно спросила Русалова. — Не мучьте, умоляю вас. Я так испугалась, что…

Но Ванзаров невежливо перебил:

— Чем вы занимались с утра?

Почтенная дама растерялась:

— Что за вопрос странный?! Позавтракала, читала… Хотела отправиться на прогулку, а тут вопли Симки…

— Незадолго до криков горничной слышали какие-нибудь звуки?

— Да, вы правы… Словно хлопок был. Подумала, что Симка по обыкновению посуду разбила.

— В котором часу?

— Да я и в ум не брала! Зачем на часы смотреть? Быть может, после десяти…

— Хлопок один прозвучал?

Ольгой Ильинична призадумалась и ответила неуверенно:

— Могу ошибаться, но послышался еще один… Сразу за первым.

— И решили, что Симка собралась извести посуду окончательно.

— Именно так. Приоткрыла дверь, и тут…

— Прошу вас, продолжайте…

— Из Дашенькиной комнаты быстро вышел человек, я бы сказала: выбежал.

Сыскная полиция заинтересовалась этим моментом и потребовала подробности. Но госпожа Русалова смогла вспомнить до обидного мало: мужчина, среднего роста, в шляпе. В основном видела спину, да и ту в бобровой шубе до пят.

— Я думаю, вам знаком сбежавший гость, — сказал Родион.

— Это не мое дело, и я никогда не стану лезть в чужую жизнь…

— Убийство отменяет законы приличия. Не стесняйтесь…

Будто сбросив груз ответственности, Ольга Ильинична оживилась:

— Не знаю его имени и не желаю знать, какие у них отношения с Дашенькой — это ее дело… Но вы правы: я видела несколько раз, как он приходил.

— Подобные

визиты разрешены в дамском пансионе?

— Когда приличия не нарушены, отчего бы не принять гостей.

— Гость — частый?

— Вовсе нет, попадался на глаза, наверно, раз или два, еле признала его.

— С госпожой Водяновой у вас сложились дружеские отношения?..

— Я такого не говорила.

— Скажем, добрососедские. Быть может, она рассказывала что-то о своем знакомом? Называла женихом? Или просто любовником? Была у него на содержании?

Русалова смутилась:

— Вы задаете слишком откровенные вопросы. Поймите, мы не были подругами — значительная разница в возрасте этому препятствовала. Дашенька милая девочка, но слишком замкнутая. Порой слова из нее не вытянешь. Кивнет молча и уйдет. Да и виделись все больше здесь, в коридоре. Она редко спускалась к общему чаю в гостиной. Какие при таком характере могут быть женские сплетни.

Кажется, Ольга Ильинична немного сожалела об этом. Так хочется иногда перекинуться словом, излить душу. Ах, если бы она знала, как этого хотелось сыскной полиции! Ну, что тут жалеть. Нет так нет.

Попросив важного свидетеля посидеть еще немного под домашним арестом, Родион постучал в соседнюю дверь и, не дожидаясь разрешения, распахнул ее. На краешке кресла, словно птичка на жердочке, пристроилась щуплая барышня в белом переднике и заколке. Лицо ее пошло красными пятнами, как бывает у чувствительных натур после нервного потрясения или истерики. Она подняла глаза, в которых дрожал покорный страх, словно за ней пришли палачи с раскаленными прутьями или кандалами в лучшем случае.

Следовало как-то обратиться к важному свидетелю, но тут, как назло, Ванзаров забыл, как из Симки сложить пристойное имя: может, Серафима, а может… Да кто ее знает! Легче использовать обходной маневр.

— Это вы раннему гостю дверь открывали? — строго спросил он.

Убедившись, что пытка близка и жизнь молодая погибла окончательно, Симка зарыдала сразу и бесповоротно, словно кран включили.

Большой знаток женщин вообще, а молоденьких — в частности, Родион был уверен, что утешения бесполезны, а клин надо клином вышибать. Потому строгим тоном потребовал прекратить истерику и отвечать на вопросы, иначе отправит в участок.

Перед Симкой разверзлись все ужасы адских страданий, и от полной безысходности она затихла.

Крайне довольный своей педагогической тактикой, Родион повторил вопрос.

Горничная булькнула, охнула и издала какое-то междометие. Что означало: она открыла. Больше некому. Все уехали. Весь дом на ней. Бегает как угорелая. И никто спасибо не скажет. А еще допрашивают, как преступницу. А ведь она ничегошеньки не делала дурного. И ни в чем не виновата. Одни страдания. И никакого счастья.